Эдгар Уоллес - Поток алмазов. Мелодия смерти

Уайти выбрал себе лучшее кресло и удобно в нем развалился, положив ногу на ногу. Благодаря своему умственному превосходству он имел привычку чувствовать себя хозяином положения.

– Когда ты наконец перестанешь смеяться, как осел, и объяснишь, почему ты меня заставил отложить завтрак? – проворчал недовольно Лэмбер.

Уайти опустил ноги и выпрямился.

– Новость, Лэмбер! – Его поднятая рука должна была подтвердить важность сообщения. – Новость и идея одновременно, – сказал он. – Я видел Сеттонов.

Лэмбер кивнул головой. Смелость Уайти была для него всегда большой неожиданностью, но толстяк умел это скрывать.

Уайти был, по-видимому, сильно разочарован, что его новость не произвела должного впечатления.

– Ты, как видно, считаешь счастливый случай самым обыкновенным явлением, – проворчал он. – Я был у Сеттонов, Лэмбер, посетил их после истории у «Уайстлеров».

– Ты славный малый! Ну и?..

– Ну, – раздраженно заметил тот, – я говорил с мальчиком, он держал себя очень заносчиво и надменно, Лэмбер; сперва он ни за что не хотел со мной разговаривать; а его сестра – фу! – она была со мной, как лед, – сказал он серьезно, – она была со мной очень холодна; с ней говорить хуже, чем сидеть в леднике. Брр! – Его знобило.

– Ну и что с мальчиком?

Уайти лукаво улыбнулся.

– Он вспыльчив, раздражителен, много мнит о себе, но рассудителен. Он понял, что такое «Уайстлеры». Легче поймать дикую кошку, чем склонить его снова на свою сторону. В нем проснулись итонский ученик и оксфордский студент – ба! Ты, конечно, знаешь этот тон: «Мне очень жаль, но лучше бы наше знакомство никогда не состоялось – я сделал большую ошибку!.. Но прошу вас, прекратим этот разговор, прощайте. Вот дверь!»

Уайти не умел подражать, он только передал суть разговора.

– Но от меня не так-то легко отделаться – я остался непоколебимым; он открыл дверь, чтобы меня выпустить, а я любовался его геранями; он позвонил лакею, а я ему сказал, что не просил его об этом; он фыркал, скрежетал зубами, бегал по комнате; он не постеснялся даже высказать, какого он обо мне и о тебе мнения.

– Какого же он обо мне мнения? – спросил Лэмбер.

– Лучше я этого не скажу, – ответил Уайти, – не думаю, чтобы ты пришел от этого в восторг. Ты думаешь, он считает тебя джентльменом? Нет! Но не обижайся на такие ребячества. Он заявил, что ты, очевидно, мот самого скверного сорта.

– Что же ты ему ответил? – спросил Лэмбер, сморщив лоб.

– Я отрицал это, – возразил притворно Уайти, – не самого скверного сорта, сказал я; все же разговор кончился обещанием зайти сегодня после обеда сюда.

Лэмбер задумался и стал ходить по комнате.

– А какая от этого польза? – спросил он.

– Но послушай, послушай. Целое утро я для тебя мучаюсь, а ты спрашиваешь, какая от этого польза.

Уайти медленно встал и взял шляпу.

– Стой, – крикнул Лэмбер, – останься, я хочу знать дальнейшее. Ну, что же он в состоянии сделать?

– Послушай, Лэмбер, – Уайти бросил всякое притязание на любезность и почтительность и повернулся к нему ворчливо. – Этот ребенок может раздобыть план. Наши алмазные россыпи должны стать осязательнее, чем до сих пор, а то дело может принять плохой оборот, ты это прекрасно сам знаешь.

– Ну а предположим, он его не захочет дать?

– Вопрос не в том, захочет он его дать или нет; план не у него, а у его сестры. Ты должен помнить, что он сын своего отца. Где-нибудь в нем бурлит кровь искателя приключений; такого рода наследственность не вымирает. Посмотри на меня, мой отец был…

– Оставь это, – сказал невинно Лэмбер. – Куда ты метишь? Какое тебе дело до того, какая кровь течет в его жилах? Нам вот что важно: какой-то полоумный наместник нашел при его умирающем отце план, который он переслал сестре Сеттона.

Он вскочил, положил руки в карманы и высоко вытянул голову – привычка, выдававшая его волнение.

Несмотря на то что Уайти был у Лэмбера на посылках, то есть человеком на все руки, и материально от него зависел, все же легко можно было заметить, что Лэмбер его побаивался, и бывали моменты, когда он чувствовал превосходство Уайти, но не мог обходиться без него. Как раз такой момент наступил сейчас. Уайти распоряжался и направлял ход событий по-своему. Он пользовался невероятными выражениями. Чтобы пояснить свое мнение, Уайти строил предложения против всяких правил грамматики. Иногда это был просто неприкрытый разбойничий жаргон, подхваченный им в других странах, – в нем жил бродяга и космополит.

– Ты все равно что красный платок для быка, Лэмбер, – продолжал он злобно. – Люди тебя сторонятся; алмазную историю необходимо немедленно же урегулировать. Люди будут весьма недовольны, если узнают, что россыпи – миф; и они потребуют тогда разъяснения о деле с серебром и о типографии, они соединятся – сознаешь ты это? Ты был глупцом, когда выдумал эту алмазную историю. Это было единственное честное предприятие, которое ты когда-либо предпринимал, но ты его нечестно повел с самого начала. Если бы это было иначе, то Сеттон возвратился бы живым; но нет, тебе потребовался странный компас, так что россыпи-то он мог найти и сделать план, но лишь ты один мог их затем разыскать! О, ты чересчур умный дурак, но ты слишком натянул струну. Теперь слушай, – продолжал Уайти, – молодой Сеттон придет сегодня сюда, и ты должен быть с ним любезным; ты должен быть честным; ты должен пойти ему навстречу; должен вскочить со своего места и сказать: «Ах, это вы, Сеттон, дорогой друг, я вам открою все карты».

– Ты что, с ума сошел? – закричал на него Лэмбер. – Чтобы я…

– Открыл ему все карты, – повторил Уайти, медленно отчеканивая каждое слово, – твои собственные карты, Лэмбер; ты должен ему сказать: «Сын мой, давай объяснимся; дело в том…» и т. д. и т. п.

Что это было за «и т. д.», Уайти в последующие пять минут горячо и шумно разъяснил ему.

По истечении этих пяти минут появился Грен, и разговор внезапно оборвался.

– В три часа, – сказал внизу на лестнице Уайти. – Открывая карты, поступай умело, и ты вывернешься из этой грязной истории.

Лэмбер что-то промычал в ответ, и они расстались.

Это был совершенно другой Уайти, когда он явился в назначенный час. Это был любезный, почтительный, тихий человек, который ввел в контору И. Лэмбера молодого человека.

Фрэнсис Сеттон был красивым юношей, хотя кислая физиономия, которую он считал нужным строить, его уродовала.

Он был подавлен, так как чувствовал, что его хотят перехитрить и обмануть.

Ему было доказано, что если Лэмбер нуждался в его обществе, приглашал его к обеду, не раз брал с собой к «Уайстлерам», то не потому, что финансисту доставляет это удовольствие, и не потому, что Лэмбер знавал когда-то его отца, – а потому, что Лэмберу от него кое-что нужно.