Александра Нюренберг - Глобус Билла. Третья книга. Бык

Он чувствовал, как его влечёт вниз, как тянет Эриду к себе небесную штучку. Пол сбегал от него вверх дважды, но Энкиду совладал со штурвалом и, почти ощущая вес корабля, попытался вывести его к одному из берегов-великанов.

Как он оказался в реке? Земля в последнюю минуту потащила его к себе. Но волна, взмыв, лизнула дно шатуна голубым языком, и сбитый челнок прилип к струе, как бумажный.

Холмы и водопад поменялись местами. Почему-то в последний миг падения Энкиду ухитрился прикрыть глаза, и там под крепкими веками его фиалковые радужки оставались, пока он шептал те несколько слов, которые запомнились ему при чтении одной книги.

Радуга разбудила его от мгновенного забытья, но она была богаче обыкновенной, и тут же раскрошилась в том количестве брызг, которое числом не обозначить.

Сила воздуха отбила струю и приподняла шатун. Но не удержала эта беспечная стихия и шатун, как стаканчик из-под мороженого, хлоп! Хлопнулся о воду. Река, обрадованная таким приобретением, повлекла его, катая корабль от берега, где преобладала почти чёрная зелень, к берегу, где виднелись сквозь стройные ноги деревьев таинственные просветы и там мелькнуло что-то. Воображение принялось дорисовывать картинку, но…

Шатун покатился почти отвесно по водяной стене. Вода закипала от волнения и насыщенная камнями, весело постучалась в стену корабля. Потом забарабанила, и шатун, попытавшийся на своей неотключённой космической тяге рвануть против течения, предсказуемо поволокло туда, куда стремилась сама река. В окошко въехала щедрая красочная картинка будто её сию секунду перевели на стекло: ветка показала троеперстие, и Энкиду вспомнил, что могла обозначать эта руна.

Он сидел вниз головой, и кровь, ударив в его золотой затылок, подарила ему ни с чем не сравнимое чувство приключения.

Шатун дрожал, ударяясь о скалы, и валился сбоку на бок. Его некоторое время несло ровнёхонько, как на спине морского доброжелательного чудовища. А ведь кто-то тут живёт?

Шатун остановился – не внезапно. Он порывался двигаться, но его что-то держало. Энкиду, вырубив системы полёта, и прильнув, как поселковая сплетница к стеклу, пытался разобрать, в чём изменилась его участь. Солнце было ярким в расцвете предполуденных сил и думало о завещании.

Установив, что ничего не понять, Энкиду пробрался к двери и потыкал в неё. Но дверь осталась равнодушна. Её удерживало извне дерево, старое и доброе, разрушаемое водой. Энкиду этого не видел… он этого не видел.

Вернувшись к обзорному окну, пилот проделал все положенные манипуляции. Рама треснула, механизм преобразования расклеил герметические разъёмы. Вздрогнув под мощной ладонью Энкиду, стекло поддалось.

Пилот, получив пощёчину в стекло шлема, вывалился в воду и поплыл, подхваченный струёй и вмиг пропитанный водой Эриду.

Он не пытался осмотреться, ибо его запасная голова мешала. Подняв обе руки, он варварски сломал не поддающиеся теоретически слому застёжки, и шлем, приподнятый волнишкой, немедленно сорвало и унесло в тройной струе свежей и обжигающей воды.

Голова пилота, обнажившись, закоченела. Золотой ёжик прибило к макушке, по которой пронеслось течение горной реки.

Хлебая ледяную вкусную воду и принимая её богатыми порциями, как богач на курорте, младший брат Билла вспомнил вкус сладких и пряных яблок, смешанных с нежным слоёным тестом.

Посвящён.

Огромное тело Энкиду вертело с лёгкостью, будто нибирийского гиганта вырезал из бумаги космический ребёнок для домашних спектаклей. Сильные руки в тяжёлых рукавах проклятого скафандра, прошитого нитями драгоценных металлов, раскинулись. Крупное скуластое лицо с зажмуренными глазами было ослеплено сквозь кожу новым светом.

Дыхание солнца обдало его, пилота поймал большой солнечный зверь. Свет полез в фиалковые глаза пилота, приоткрытые украдкой.

Он был силён… очень силён. Пора воспользоваться своей природой. Энкиду сделал движение, почти смешное в своей отчаянности, но результат был хороший. Он выскочил из воды по самый пояс, как озабоченное эволюцией существо.

Река оказалась у же, чем нашептали пятеро приятелей. Скакали, приветствуя его, зайчики на стволах белых и серых деревьев, некоторые проплывали совсем близко. Это по правую руку. По левую высоченная разрушенная временем лестница крутобережья вздёргивала взгляд.

Уцепившись за высунувшийся из воды белоснежный в крапочках ствол дерева, он обернулся, прижался щекою к живой коре, и вылез из воды на колено. Вдалеке впереди почему-то, а не сзади, он увидел свой валяющийся и приподнимающийся приветно в волнах шатун, а на правом берегу вновь движение… но глаза его полнились водой… всё мелькало… и он понял, что это шалит свет среди деревьев и воды.

Нащупав дно, он утвердился и побрёл против течения. И тогда, совсем как благородную от о рву, леди Шанни, его охлестнуло таким счастьем, что он остановился, едва не закашлявшись. Острое и подтверждённое ускорившимся кровообращением ощущение было совершенно объективным. К нему примешивался такой же явственный страх перед грядущим и ноющая память о прошлом, которое, видимо, и здесь не оставит его. Короче, у Энкиду сильно заболела голова.

Шутка!

Цветной и полупрозрачный, покинутый и круглый, корабль повертелся – а когда ты круглый, движение мало заметно и гармонично. Он повиновался приказу и неспешно полетел туда-сюда на заданной высоте, но и кто из нас свободен совершенно?

Глаза Глобуса, его память и богатый мозг знали, что делать. Почти пятиугольное лицо полуострова, телеграфный характерный нос аристократа и беспардонное взгорбие деревенского подбородка, в рощах бороды и синеве пристальных озёр, встретилось взглядом с летящим космическим кораблём.

Глобус завис и, аккуратно и последовательно вспоминая, что в каком порядке надо делать, притаился, за, как нарочно, пролетающей тучкой.

Путь был долог, и долог обессиливающе. Постоянный внешний шум, будто из соседней комнаты, казался слуховой галлюцинацией.

Ас и Шанни притомились, бедолажечки. Новые впечатления от мира, явленного им, не шли ни в какое сравнение с усталостью, самой обыкновенной – нибирийской. Впрочем, кое-что обратило на себя их внимание. В мареве пустоши вдалеке затрепетало облако так низко, что сбитые ноги, которые изучала Шанни, присев на валун, были тотчас небрежно сунуты в пыльные башмачки. Она присмотрелась.

Ас взглянул из-под ладони.

– Это вот что…

Они с опаской, останавливаясь и озираясь, добрели до поворота и разом остановились.

Портрет в пустыне подрагивал в волнах тёплого воздуха. Ткань или бумага – материал сильно обветрен. Изображение трудно распознать, но мучительное узнавание – как это возможно? – сразу поразило пришельцев.