В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том первый

Прежде всего сам Господь ясно повелел: «Оставь отца своего и матерь свою и прилепися к мужу своему!» Так графиня Лора и поступила, когда последовала за Лейхтвейсом. Затем Христиан читал о Руфи, которая из-за любви своей покинула дом и страну и даже изменила вере своей. В Ветхом и Новом Завете верный слуга нашел много доводов, которые он мог бы привести своему господину. Но ему было приказано молчать, и он не смел даже произносить в присутствии графа имени так низко павшей дочери его.

Однажды вечером граф со своим камердинером сидели в одной из больших, высоких комнат замка. В камине горел огонь, и пламя раздувалось осенним ветром, проникавшим через трубу. Граф пододвинул свое кресло к камину и в глубоком раздумье смотрел на огонь. Он был совершенно одинок, и свет для него уже не существовал; здесь, в уединении, он спокойно ожидал своей смерти и даже желал, чтобы она наступила возможно скорее и избавила бы его от необходимости думать и страдать. Правда, граф Берген никогда не произносил имени своей дочери и даже не хотел слышать его, но все же это имя ежедневно и ежечасно звучало в его душе. Но каждый раз, когда он вспоминал, как она сама на публичном заседании суда громогласно и откровенно заявила ему, что она законная жена разбойника Лейхтвейса, овладевшее им мягкосердечие и желание простить куда-то исчезали, и старик, нахмурившись, снова твердил с мрачным упорством:

— Нет ей прощения. И никогда не будет.

— Не пора ли вам на покой, ваше сиятельство? — тихим голосом спросил Христиан, подойдя к креслу господина. — Не следует слишком много думать и грустить, а то на другой день вы будете чувствовать себя опять плохо.

— Я желал бы не дожить до другого дня, — хриплым голосом ответил граф, — ступай, ложись, старик. Ты тоже уже не молод, и тебе нужен покой. Ты еще можешь спать, а я не нахожу уже сна. Все ночи я провожу в бессоннице, слышу каждый шорох и все время думаю, только думаю.

Тут старик Христиан собрался с духом и решил просить своего господина простить Лору, чтобы хоть на склоне лет украсить свою жизнь ее любовью. Прежде чем граф успел его остановить, Христиан опустился перед ним на колени.

— Что тебе нужно. Христиан? — спросил граф.

Он откинулся в кресле и мрачно взглянул на своего слугу.

— Для себя мне ничего не нужно, — отрывисто произнес Христиан, — Бог мне свидетель, что я ничего не хочу и ничего не желаю. Я умоляю вас, ваше сиятельство, не отвергайте того счастья, которое Господь может еще дать вам, и не отталкивайте от себя единственного вашего утешения.

— Молчи, Христиан! Я знаю, о чем ты говоришь.

— Я не буду молчать! Гоните меня от себя, а я не уйду, так как знаю, что я вам нужен. Я считаю своим священным долгом говорить. Ваше сиятельство! Призовите вашу дочь, вашу единственную дочь, вашу Лору. Снимите с нее ваше проклятие. Примите ее и простите ей то, что она стала женой разбойника. Если вы это сделаете, то Лейхтвейс сможет начать новую, честную жизнь. Он мог бы уехать со своей женой за границу, туда же могли бы уехать и вы, да и я отправился бы с вами. И все были бы счастливы.

Старый граф сердито топнул ногой.

— Приказываю тебе молчать! — крикнул он. — Ты хорошо знаешь, что эта недостойная женщина для меня больше не существует. Когда я умру, ты похоронишь меня, и если она явится и пожелает молиться у моего гроба, то приказываю тебе прогнать ее, так как я не найду покоя в могиле, если слезы ее оросят ее.

— Какое ужасное поручение, — простонал Христиан.

— Она погубила не только себя, — продолжал граф, — но она запятнала честь моего имени и всего нашего рода. Встань, Христиан, и выслушай меня. Я объясню тебе, почему я проклял ее, и ты согласишься со мной, что я был прав.

Христиан встал и, дрожа всем телом от волнения, прислонился к камину.

— Род графов Берген, — продолжал старый граф, — существует с незапамятных времен. Мои предки владели лучшими замками на берегу Рейна, и наш род существовал еще задолго до рода нынешнего герцога. В жилах графов Берген текла чистая кровь, и ни разу в семье не было недостойного брака. Если случалось, что та или другая из женщин нашего рода любила человека, ниже ее стоящего по происхождению, то ее отправляли в монастырь и она там умирала. А что сделала моя дочь Лора? Она вышла замуж не только за человека ниже ее стоящего по рождению, не за рабочего и не за бедняка — а за преступника, за негодяя, который сначала был браконьером, потом стал разбойником, а в конце концов и убийцей. Имя его проклято повсюду на побережьях Рейна. Дочь графа Бергена тоже затоптала в грязь свое имя, и ныне, когда упоминается имя Лейхтвейса, то с презрением вспоминают также об имени графов Берген. Когда я умру и на том свете — я верю в загробную жизнь — встречусь с моими предками, и они спросят меня: «Соблюдал ли ты чистоту нашего имени? Сохранил ли ты честь нашего рода?» — что я им отвечу?! Говори, что я отвечу? Да, я должен буду опустить глаза и молчать, так как я виновен в бесчестии моего рода.

Старый граф медленно встал. Длинная, белая борода покрывала его грудь подобно серебряному панцирю, и в эту минуту, когда он говорил о чести своего имени, он походил на тех бого-героев, которые в минувшие века отправлялись в Святую землю на защиту Гроба Господня.

Христиан не ответил ни слова. Печально опустил он голову на грудь, пожелал своему господину покойной ночи и вышел из комнаты. Но он не лег спать, так как всегда дожидался, пока ляжет его господин. Он ушел в свою комнату, взял Библию и снова стал искать какое-нибудь изречение, которое доказало бы, что не следует придавать слишком много значения роду и имени. Старый граф не убедил его, так как он все-таки придерживался того мнения, что любовь должна побеждать все сомнения и доводы.

Граф фон Берген тоже взял книгу и начал читать, присев к маленькому столику, на котором стоял канделябр с пятью свечами. Из-за окон доносился рев осенней бури; в лесу стонали и трещали деревья, сгибаясь до самой земли под напором ветра. В душе старика тоже бушевала буря. Он так глубоко задумался, что не заметил, как снаружи за окнами появилось очертание двух человеческих фигур. Он не расслышал, как кто-то открыл снаружи окно и как оба пришельца влезли в комнату.

Это были Лейхтвейс и Лора.

Только в то мгновение, когда они соскочили с подоконника, старый граф оглянулся. Он оттолкнул столик с книгой, схватился за свою палку, стоявшую рядом, и хотел бежать. Но у него не хватило сил на это, и с глухим стоном он опустился в кресло.

В ту же секунду Лора бросилась к ногам своего отца. Пышные волосы ее распустились. Лицо ее выражало горячую мольбу.

— Отец! — воскликнула она, вся в слезах. — Я еще раз являюсь к тебе, чтобы сломить твое упорство. Я не могу быть счастлива, будучи проклята тобой. Если ты желаешь мне добра, то сними с меня проклятие. Скажи, что ты прощаешь меня и благослови мой брак.