В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том первый

Адельгейда подошла вплотную к Лейхтвейсу и подняла сжатые кулаки. Белые зубы ее блестели, как у хищного зверя; она хрипло воскликнула:

— Я люблю тебя, Лейхтвейс, люблю так же безумно и страстно, как любила тебя и раньше. Будь уверен, я покажу тебе, кто из нас сильнее. Я оторву тебя от твоей Лоры и заставлю принадлежать мне, как побежденный враг принадлежит победителю. Скоро уже пробьет твой час.

Громко выкрикнув эти слова, Адельгейда повернулась и выбежала из комнаты.

В ужасе граф Шенейх посмотрел вслед Адельгейде, которая хлопнула дверьми с такой силой, что гул пронесся по всему замку.

— Боже, — воскликнул старик, — она уходит со злобой в душе и будет мстить нам всем! За себя, да и за мою дочь, я не боюсь, но боюсь за тебя, сын мой. А потому прошу тебя, удались из замка как можно скорее.

— Да, вы правы, граф Шенейх, — ответил Лейхтвейс, — я не могу больше оставаться в этом замке. Но я ухожу не потому, что боюсь мести этого дьявола, а потому, что мне здесь больше делать нечего. Прощайте, дорогие мои. Вспоминайте иногда обо мне, как будто видели меня во сне. Не судите меня строго и не презирайте меня.

— Отец, — воскликнула Ядвига, — неужели ты на самом деле отпустишь его?! Неужели ты только для того нашел своего сына, чтобы сейчас же и лишиться его? Нет, отец. Если ты любишь меня, то ты дашь ему свою руку и попросишь его остаться у нас как можно дольше. Ведь он мой брат, а тебе он сын.

Лейхтвейс в глубоком умилении смотрел на молодую девушку. Он нежно пожал ей руку и произнес:

— Благодарю тебя за участие. Да, я люблю тебя, как родную сестру, и если когда-либо тебе нужен будет защитник и я буду иметь возможность помочь тебе, то я не пожалею для тебя своей жизни. Горе тому, кто обидит тебя или причинит тебе зло.

С этими словами он вынул из-за пояса маленький кинжал и передал его девушке.

— Если я понадоблюсь тебе, — сказал он, — то пришли мне этот кинжал. Я сразу узнаю его, и тогда я не пожалею ни труда, ни времени и приду к тебе.

Ядвига взяла кинжал и восторженно посмотрела на Лейхтвейса.

— Пусть люди дурно отзываются о тебе, — воскликнула она, — пусть ты разбойник, но все же ты останешься моим братом, и я всегда буду любить тебя!

Старый граф опустился в свое кресло и закрыл лицо руками.

— О, зачем я не могу оставить при себе моего сына, — воскликнул он сквозь тяжелые рыдания, — зачем я не могу гордиться им! Вот каким образом исполнилось ужасное предсказание, ставшее источником всех страданий моей бедной Лукреции. Цыганка оказалась права, и Лукреция на самом деле родила сына, который сделался преступником и покрыл наше имя позором.

— Если я даже и сделал это, — воскликнул Лейхтвейс, — если я и продолжаю идти по этому пути, то можете ли вы утверждать, граф Шенейх, что виновен в этом только я один? Если бы я вырос в другой среде, если бы мною руководил любящий отец, то я сделался бы честным человеком и не опозорил бы вашего имени. Но молодость моя была печальна и мрачна. Собственными силами я выбился на дорогу и сделался слугою герцога Нассауского. Но во мне кипела кровь дворянина, я возомнил о себе, ставил себя выше моих товарищей — других слуг, и, благодаря этому, во мне загорелась любовь к знатной девушке, к фрейлине герцогини. Это было решающим моментом в моей жизни. Недостойный соперник погубил меня и обвинил в преступлении, в котором я не был виновен. Меня выставили у позорного столба. Начиная с этой минуты порвалась моя связь с остальным миром. Я стал катиться по наклонной плоскости и полетел в бездну. Я — разбойник Генрих Антон Лейхтвейс, но если бы мне сегодня вновь была предоставлена возможность загладить свое прошлое и снова служить — я ни за что не пожертвовал бы своей свободой. Да, я разбойник, разбойником и останусь, так как я свободен, как ветер в поле. А теперь прощай, отец, прощай, сестра. Судьба свела нас на короткий миг, и я думаю, нам лучше поскорее расстаться. Я постараюсь забыть, что у меня есть отец и сестра. Я не одинок, меня любит женщина, которая мне так же дорога, как вам некогда была дорога Лукреция.

Лейхтвейс направился к двери.

Но граф Шенейх остановил его.

— Погоди, — произнес он дрожащим голосом, — не покидай нас в гневе. Скажи мне, не примешь ли ты от меня некоторую сумму денег, которая дала бы тебе возможность начать новую жизнь?

Лейхтвейс махнул рукой.

— Денег мне не нужно, — ответил он, — у меня их много. От вас я никогда не приму ни гроша, так как обыкновенно беру либо все, либо ничего. Если вы не можете или не хотите открыто признать меня вашим сыном, то вы должны забыть меня. Да и я постараюсь забыть, что у меня есть отец.

Он открыл дверь и быстро вышел из комнаты.

Ядвига со слезами на глазах обняла своего отца.

— Что ты делаешь, отец? — воскликнула она. — Ты оскорбил его. Как бы тебе не пришлось раскаяться в этом.

Старик молитвенно сложил руки и тихо произнес:

— Если я и совершил грех, то Бог мне свидетель, что я не мог поступить иначе. Я должен был заглушить в себе родительские чувства, так как раньше, чем сделаться отцом, я был графом Шенейхом и обязан чтить и хранить это имя.

Лейхтвейс вернулся в ту комнату, где находилась Лора. Она сладко спала, сложив руки на груди и улыбаясь во сне.

— Придется разбудить ее, — пробормотал Лейхтвейс, — надо прервать ее сладкие грезы. Ведь в замке нам нельзя больше оставаться. Рыжая Адельгейда разъярена, и я убежден, что она поспешит устроить мне какие-нибудь козни. Здесь в маленькой деревне она ничего не может сделать, так как верховным судьей в округе состоит сам граф, но она, по всей вероятности, уже направилась в ближайший город и донесла властям о том, что в замке Шенейх находится разбойник Лейхтвейс.

Он наклонился к Лоре и разбудил ее.

— Лора, — шепнул он ей, — проснись. Мы немедленно должны пуститься в путь.

Лора встрепенулась.

— Что случилось? — спросила она. — Разве над нами разразилась беда? Нас преследуют?

— Пока еще ничего не случилось, — успокоил ее Лейхтвейс, — не расспрашивай меня теперь, а одевайся как можно скорее.

Лора вскочила с постели и начала одеваться, а Лейхтвейс отправился будить своих товарищей и приказал им готовиться в путь.

Все они спрашивали себя, в чем дело, и были крайне изумлены, так как еще за два часа до этого Лейхтвейс считал необходимым остаться в замке в течение нескольких дней, а тут он же сам торопил их с отъездом. Но они давно уже привыкли без рассуждений повиноваться своему атаману. К тому же они заметили, что Лейхтвейс был серьезно озабочен, и знали, что в такие минуты он не расположен к расспросам.

— Друзья мои, — сказал Лейхтвейс, — нам нельзя больше наряжаться актерами и разъезжать в качестве бродячей труппы. Необходимо переменить свой внешний вид, и потому я предлагаю следующее: у нас в запасе имеется несколько костюмов могильщиков и факельщиков. Вы помните, что мы их захватили с собой для наших предполагавшихся представлений. Мы наденем эти костюмы и сделаем вид, что будто сопровождаем к границе покойника. Обе женщины сядут в колымагу, а Зигрист, Резике, Рорбек и Бруно будут изображать могильщиков. Я сам поеду верхом, как бы провожая покойника, я буду говорить любопытным, что моя жена умерла по пути и что мы везем ее труп на родину. Это, конечно, жестокая комедия, но я рассчитываю на уважение, питаемое людьми к покойникам, и на страх, испытываемый народом перед трупом. Это оградит нас от излишнего любопытства. Итак, друзья мои, живее за дело.