Дмитрий Биленкин - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1980 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

— Я боюсь за тебя… Я всегда боюсь за тебя… Я не могу так.

Я преувеличенно бодро вопрошаю, чего она боится, раз двадцать повторяю неубедительное: «Это просто смешно» и «Не валяй дурака» — и умолкаю.

Тогда она совсем уже еле слышным голосом бормочет:

— Имей в виду: если с тобой что-нибудь случится, я не знаю, что сделаю…

Звучит довольно туманно.

Ну что со мной может случиться? И почему что-нибудь со мной может случиться? Но такие аргументы на нее не подействуют. Поэтому я двигаю, как в хорошо знакомой шахматной партии, наиболее подходящую фигуру.

— Перестань, Ленка, накаркаешь… — говорю я мрачно.

Эта фраза действует безотказно.

Иногда где-нибудь на прогулке (мы по воскресеньям устраиваем с ней зимой лыжные, а летом пешие марш-броски) она останавливается, смотрит на меня злым взглядом и шипит:

— До чего я тебя ненавижу! Зачем ты меня обманываешь? Ну зачем? Писаниной занимаешься на работе… делами… за «Динамо» выступаешь… — Она фыркает. — Знаю я твою писанину! Я все знаю! Имей в виду, я пойду к генералу! Да, да! Пойду и скажу… скажу…

Порыв иссякает, и она тихо добавляет:

— Скажу, что мне надоело все время жить в страхе. Я прямо как жена летчика-испытателя, честное слово.

Я мгновенно провожу диверсию и начинаю ее упрекать в том, что она, мол, намекает на высокие оклады летчиков-испытателей, а я — конечно, что я, лейтенантик, куда мне…

Она берет меня под руку, вяло возражает. Глаза ее печальны.

Но такие вспышки бывают очень редко. Человек не может без конца жить в напряжении. Нам об этом говорили на лекции по психологии. Да я и сам это знаю.

И вообще, чего она боится? В конце концов, она же знала, выходя за меня замуж, мою профессию. Ну, а раз я милиционер, то всякое может случиться, хотя, в сущности, работа сотрудника Министерства внутренних дел ничем не отличается от работы служащего Министерства среднего машиностроения или Министерства мясной и молочной промышленности.

Однако вернемся к моему обычному рабочему дню.

Он заканчивается ровно в восемнадцать часов. И я отправляюсь за Вадимом. Воспитательница Наташа вручает мне его из рук в руки и ласково улыбается. Однажды Лена заметила эту улыбку и через два дня, словно невзначай, сказала:

— Эта их инфантильная воспитательница совершенно не умеет себя держать. Представляю, чему она их там учит. Бедный Вадим… — и вздохнула.

«Бедный Вадим» сейчас сидит у меня на плечах (его любимая позиция) и, как всегда, обстоятельно докладывает свой рабочий день.

Мы возвращаемся домой.

Лена целует холодную с улицы, бархатную щеку Вадима, целует уже слегка шершавую щеку мужа и с места в карьер начинает рассказывать о том, как прошел рабочий день у нее…

Как все-таки чудесно жить на свете, когда ты здоров, молод, счастлив… Впрочем, когда не молод, не очень уж здоров и не во всем тебе удача, тоже здорово жить на свете. Ведь живешь!

Я думал об этом на прошлой неделе, когда мы хоронили капитана Рубцова, да, да, того самого, что посмертно награжден орденом Красной Звезды.

Он, между прочим, тоже был молод, и здоров, и, наверное, счастлив, потому что у него месяц назад родилась дочь.

А вот не получилось…

Погиб от ножа. Взял этого бандюгу на прием, но что-то, видимо, не так, соскользнула рука, тот и ударил. Главное, удар-то ерундовый был в плечо. Отпусти его Рубцов, и все в порядке, тем более наши уже подбегали. Да разве Рубцов отпустит! Как в клещи зажал. Тот его еще, потом еще и еще. Восемь ударов нанес, три смертельных. Но Рубцов его так и не выпустил.

Скромно хоронили, по-военному. Пышных траурных церемоний у нас не принято устраивать. Просто всегда помним о нем.

Так что главное счастье на свете — это жить, любить, радоваться, что живешь. Не только для себя живешь — для людей.

Ну, а если ради этих людей приходится иногда отдавать жизнь, что ж поделаешь — такая профессия…

И не считайте меня пессимистом, это я так, в связи с Рубцовым.

Зря волновать людей, тем более близких, спецификой моей службы не вижу никакого смысла.

К вечеру я все узнаю об обычном дне Вадима и Лены. А вот о моем обычном дне они не узнают ничего. Это я вам рассказал о нем. А если я расскажу Лене, то наведу ее на разные ненужные мысли.

Так что перейдем лучше к другим делам.

Например, отпускным.

Мы с Ленкой давно мечтаем путешествовать. Иногда даже намечаем на карте маршрут. Вадима это оставляет равнодушным. Он энергично подключается лишь тогда, когда мы проделываем наши заочные путешествия на глобусе. Тут другое дело! Глобус вертится, вдоль него какая-то блестящая железка. Все это очень интересно, и Вадим не может остаться в стороне.

А мы с Ленкой хотим попасть в Прибалтику, в ее старые уютные городки, в дюны вдоль бесконечного песчаного пляжа, хотим в Тбилиси, Ереван, Баку — восточные шумные столицы, посмотреть древние храмы и музеи, подняться в горы, спуститься к волнам жаркого Черноморья, мы хотим побродить меж карельских синих озер, по молдавским зеленым холмам, по уральским горам, пожариться на солнце в Бухаре и Самарканде. И вот — в тайгу, которой нет конца и края. Которая прямо пугает своей необъятностью, как Вселенная.

Как-то я присутствовал при разговоре одного моего друга — инструктора самбо и дипкурьера — его друга.

Этот дипкурьер объехал весь мир — полсотни стран, наверное. В Париже побывал, в Нью-Йорке, в Африке, в Южной Америке, в Австралии. Всю жизнь в пути.

А мой друг объехал весь Союз. Так вот он того дипкурьера спрашивает:

— Ты омуля на Байкале ел? Нет? А вино прямо в подвалах в Молдавии пил? Тоже нет? А восходы в Петропавловске-на-Камчатке наблюдал? А заходы в Заполярье? И на Памире воздухом не дышал? И по Алтаю не ходил? И Ташкент не видел? Так что ж ты видел, дорогой? Ты же красоты земли не знаешь!

Ну, Нью-йорки, Парижи — бог с ними. Тут свою-то страну объездить жизни не хватит. Но, как говорится, к этому надо стремиться.

Вот мы с Ленкой и стремимся. Пока по карте.

Впрочем, я — то кое-что все же повидал. Это когда был в армии. Я служил в воздушно-десантных войсках. Удивительные войска! Там проходишь такую школу, что на всю жизнь десантником остаешься. И не только по приобретенным навыкам и умениям, а в душе. Сам черт тебе не брат! Десантники ничего не боятся.

Между прочим, в милиции немало есть нашего брата десантника. Я-то после демобилизации, когда мне предложили в МВД идти, не сразу согласился.

Пригласили на беседу, спрашивает меня полковник:

— Пойдешь к нам служить?

Честно признаюсь, я тогда и представления не имел, что такое милиция, — недооценивал; помню, меня ею бабка в детстве пугала, когда я каши не хотел есть.

Но на полковника этого милицейского смотрю с уважением, поскольку у него орденских планок в пять рядов и парашютный значок с цифрой «100».