Сергей Мстиславский - Крыша мира

Мы стояли на дне обширной, конусом сужавшейся вверх, глубокой ямы. Пол и стены облицованы были скользким заплесневелым плитняком, так что подняться по наклонной стене к выходу действительно не было никакой возможности. На аршин от пола в плиты стены вделаны два огромных кольца; от кольца к кольцу — толстая — звено в три пальца — цепь, извивами своими загромождавшая пол подземелья. К звеньям ее обручами, запаянными на пояс, прикованы, тесно, вплотную друг к другу, люди; каждое движение тянет за собою по цепи всех остальных. На руках — кандалы, подтянутые к той же цепи, так что поднять руку можно на уровень рта — не дальше; на ногах — колодки или кандалы. Пол густо покрыт испражнениями; на стенах, на кучах кала, на полуистлевшей от сырости одежде заключенных — кучами ползают насекомые. Особенно много клопов: стены местами рыжели огромными квадратами, сплошь покрытыми ими.

В зиндане было тридцать три тела; из них двое — в самой середине цепи — полуразложились уже. Из-под серой, гнойной кожи, из пустых глазниц точились черви. Одному из них я продавил, падая, грудную клетку.

— Давно умерли эти?

— Вторую неделю. Отсюда никогда не убирают тел.

— Вас кормят?

— Вот котел: два раза в день в него наливают воду. В полдень… во славу солнца!..

Ядом брызнуло слово…

— Молчи, фальшивомонетчик!.. Спускают котел с похлебкою. Если родственники присылают съестное — передают на конце копья, сколько острие удержит. Остальное идет страже…

— Мухаммад и Алий, заступники праведных! — надрывается Рахим. — Идем скорее, таксыр. Ты ведь покрыт нечистью, от укусов ее — дурная делается болезнь. Гей, вы, там, спускайте же лестницу!

Уллуг-хан внезапно припал головою к моему сапогу:

— Таксыр, спаси! Ты разумеешь узбекскую речь… ты слышал, что говорил Кара-батый! Рахметулла прикажет убить меня, как убили уже Кара-батыя. Сохрани мне жизнь, таксыр! Здесь и так живут недолго.

Жизнь! В этом зиндане…

— Молчи, гад! — рванулся к нему Рахим.

Я отстранил его снова:

— Не волнуйся так, друг. Хозяин будет недоволен тобою.

— Да что вы там? — нетерпеливо крикнул, нагнувшись над отверстием, Жорж. — Знал бы я — я бы тоже спустился. Подымайся, довольно!

— Не бойся! Я заступник за твою судьбу, Уллуг-хан!..

Я пропустил Рахима, несмотря на его настояния, вперед и поднялся на поверхность.

— Ты что же не прыгнул за мною, Гассанка? — попрекнул я джигита. И тотчас пожалел о словах — он был как потерянный.

— Я испугался, таксыр, — ответил он просто. — Подлинно не преддверие это к могиле, но самая могила. Тут — молитва нужна, не клинок.

— Молитва? Ты что же, станешь богомольцем, Гассан-бай?

Он встряхнул головой, словно очнувшись, и осклабился:

— Ну — нет! Молитва — она от страху. Не всегда же я буду пугаться. И разве можно, чтобы я напугался на всю жизнь?

— В баню, сейчас же милостивейший таксыр, — хлопотал Рахим. — Я послал уже конного с приказом очистить городские бани к твоему посещению. Смотри, они расползаются по всей твоей одежде, тюремные гниды.

Платье, в самом деле, кишело насекомыми. И на лице — липкий след бешмета… мертвеца, которому пошла вторая неделя.

— Едем… только скорее, Рахим. И не тревожь пока Рахметуллу докладом о случайном моем падении. Едем с нами.

В восточных банях счету времени нет. Каратагские бани меньше бухарских или даже шахрисабских, и все же мы насчитали в них девять зал: «девять степеней» жары — от прохладного еще, едва-едва прогретого покоя до насыщенной влажным, жарким, еле терпимым паром сводчатой последней купальни. Повышение температуры из зала в зал идет последовательно и строго. В каждой зале свои специальные банщики. Ибо главное в восточной бане не мытье, а массаж. Но массаж согласуется здесь с температурой: в иных отделениях поэтому банщики чуть-чуть поглаживают руки и ноги купающимся, а в иных — не только жестко рубят ребрами ладоней мышцы, но мнут спину мягкими, скользящими ударами умащенных оливковым маслом ступней.

Нас провели последовательно через все девять ступеней жара. И пока, изнеможенные, мы отдыхали в обширном и прохладном покое — обычном клубе каратагцев — на шелковых низких диванах, мое белье и верхнее платье вываривали здесь же, в особом отделении бань, в котле, высушили на пару и даже сумели прогладить. Эта процедура немало, впрочем, задержала нас: мы потеряли счет маленьким — в пол-ладони — тарелочкам мороженого, которое уничтожали мы вперемежку с поданным на горном льду виноградом и ломтиками дынь.

— Что же платье? Нельзя ли поскорее, Рахим? Время идет. Не могу же я уехать голым!

— Сейчас, сейчас будет готово, таксыр!..

Все же лишь к шести часам вернулись мы во дворец Рахметуллы.

Он сам встретил нас на пороге.

— Ужасный поистине случай! И мы, конечно, кругом виноваты! Воздух в зиндане действительно тяжел: даже у более крепкого, чем вы, могла закружиться голова… Это надо было предвидеть. И эти жалкие трусы караульные!.. Ведь они, оказывается, разбежались со страху, когда вы упали, и бросили крышку. И как еще вашему товарищу, джевачи и джигитам удалось найти закрепу и поднять снова плиту: ведь она защелкивается особым способом. Слава Рахиму! Он вовремя спас вас от взнесенной над вами руки Кара-батыя; вы видели его? редкостный киргизский зверь… Но хорошо все, что хорошо кончается. Я приказал забить караульных в колодки на десять суток; распоряжением бека вашим джигитам, таксыр, пожалованы почетные халаты и по сто теньга; джевачи — четыре халата и серебряный пояс. Получил награду и Рахим. Позвольте же от имени бека и моего еще раз выразить вам радость по поводу счастливого избавления от опасности, и — идемте обедать. Жаль, что у нас нет вина: для такого случая я нарушил бы мусульманский обычай.

— Благодарю за дружеские чувства — и бека, и вас, Рахметулла. Рахим, я свидетельствую, сполна заслужил вашу награду. Правы вы и в том, что моего падения, в сущности, даже и надо было ожидать: вы так выразились, кажется? Я ходатайствовал бы только об освобождении караульных: по убеждению моему, на них вины нет.

Рахметулла наклонил голову.

— Мирза-Ибрагим, — обратился он к секретарю, — отправь немедля джигита к начальнику крепостной охраны: пусть снимет колодки со стражей зиндана. Скажи: по заступничеству высокого гостя.

Секретарь вышел.

— И еще просьба, Рахметулла. Пошлите за старшим казием города. Вместе с Джафар-беем, который представляет здесь особу эмира, он опросит Уллуг-хана и других затворников зиндана. Они договорят мне — и будущему суду — то, чего не договорил под саблей Рахима Кара-батый. Джафар-бей, подкрепите именем эмира мое требование о вызове казия.