Сергей Мстиславский - Крыша мира

Двор кишел людьми. Камни, ножи, палки — толпа случайная, с базара. Домоправитель беспомощно мотался в тесном кольце наступавших на него туземцев. Ему в упор что-то кричал рыжебородый.

Взять на мушку?

Чья-то рука тихо легла мне на плечо. Обернулся. Придерживая на груди наскоро наброшенный широкий халат, улыбаясь подведенными глазами, за мной стояла женщина. Да… ведь мы — на женской половине!

— Отойди от окна. Они не войдут сюда: евнух опять стоит на страже у входа. Иди же скорее, фаранги. Я смотрела на тебя каждый раз, когда ты садился в седло во дворе. Ты — красавец…

Она разжала руки. Под шелковой тканью — жадное, жаркое дрогнуло тело.

Их было несколько там, в глубине, таких же, как эта, полуобнаженных.

— Смерть урусам, оскорбителям веры!

Народ прибывал: на той стороне с треском распахивались ставни. Дом обыскивали. Куда девались Гассан и Салла?

В соседней комнате — медленно и зазывно пропели струны дутора.

— Брось мултук, палавон. Идем. Я говорю тебе — опасности нет. Пусть воют. Мне имя — Сулайя. Красивее меня нет женщины в долине Великой реки — от самой Крыши Мира.

Я отвел смуглую, жасмином пахнущую руку.

— Оставь!

— Сарбазы! — крикнул от прорези соседнего окна Жорж.

Ударом прорезался сквозь гул сигнал рожка. Толпа расхлестнулась. Во двор, шестеро в ряд, отбивая шаг, входила бекская рота; у правофланговых не было пушистых помпонов в дулах настороженных ружей. Рота шла с примкнутыми штыками.

— Очистить двор!

Шеренги разомкнулись, топоча. Снова прокричал, глуша напев дутора, военный рожок.

— На площадь, к мечети! Амиро-Сафид будет говорить! Слышите: великие барабаны!..

Над городом ударили плавным медным голосом колокола.

— Амиро-Сафид!.. Гей, выбирайся из дому! Урусы — во дворце Ахметуллы. Его бирючи кричат об этом по всем улицам. С амвона Алаи-Уруг объявит он решение бека об урусах… Скорей! Гони! Он уже в мечети!..

Двор быстро пустел. Солдаты, пересмеиваясь, занимали входы. Из-под навеса, по ту сторону, где мешки с ячменем, выскользнули Саллаэддин и Гассан. Они подошли к офицерам.

— Время! Идем, Жорж.

— Да стой же. Неужто я напрасно зажгла курильницы?

Дурманящий дым стлался над яркими — даже в полутьме — коврами. В соседней зале по-прежнему томились, плакали струны. В прорези арок полуобнаженные женские тени над алыми огнями разожженных углей…

— Ударь в бубен, Нарда, — ты мастерица плясать!.. Уходишь?.. Так будь же ты проклят — вор единственного часа!

Монгол у двери посторонился, осклабясь. Ятаган по-прежнему тускло блестел за поясом. Старик подергал обрубком языка, широко раскрыв нестарчески-крепкие челюсти.

— А-ара!

— Откуда ты, таксыр? — бросился к нам Гассан, едва мы выскользнули из-под навеса одинокой каменной лестницы.

Два офицера, бродившие, запинаясь высокими каблуками сапог, по неровному плитняку двора, перед разломившейся шеренгой взвода, — подтянули кушаки. Пошептались. Старший подошел, приложив к барашковой круглой шапке с эмирской звездой — проросшую шерстью распяленную ладонь.

— Благословение Аллаха на вас, высокий таксыр. Бек выслал нас на охрану, дабы народ не истребил вас за ваше богоотступничество.

В открытые ворота махнул рукою часовой:

— Бунчук Амиро-Сафида!

Офицеры вприпрыжку уже бежали к быстро ровнявшемуся фронту.

— На краул!

Медленно въехал, окруженный телохранителями, Ахметулла: на белом коне, в серебряном парчовом халате. Он легко сошел с седла; поводья перехватил Гассан. В рядах свиты был и наш джевачи.

— Вы, как в сказке, накрылись шапкою-невидимкой, — улыбаясь заговорил он, пока, следуя за ним, мы поднимались по ступеням во внутренние покои. — У рыжебородого чутье, но и он не открыл вас. Кому из моих людей (это ведь мой дворец — дворец моих женщин) дать награду за то, что вы были укрыты от ишачьего набега? В крупном стаде — опасен даже ишак!

— Я ничего не понимаю в случившемся, князь.

— Игра Рахметуллы, — небрежно отвечал бальджуанец, опускаясь на подушки. Слуги спешно сменяли смятый, разбросанный дастархан. — Рыжебородый поднял народ, заверив клятвою, что вы сегодня на заре убили в Бугае тигра — и тем обрекли Бальджуан. Триста коров выгнали бальджуанцы к Бугаю на умилостивление князей камыша. Но жертва была бы не полна, если бы жертвенник не окропили вашей кровью — не правда ли?

— Неужели так легковерны бальджуанцы?

— Народ видел поутру твоего коня на водопое: он был накрыт тигровой шкурой. Ему не надо было верить: он видел сам.

— Но ты разубедил народ? Ты ведь знаешь, что сегодня утром я не отлучался из дворца?

— Ты слишком быстр на вопросы. Подумав, ты ответил бы сам. Конечно же, я ответил народу: «Фаранги, по незнанию своему, навели на Бальджуан беду. Но на трое суток, постясь, станет сам Амиро-Сафид на молитву. Бальджуан может по-прежнему жить беспечно. Тигры останутся на Бугае». Ты думаешь, слабее станет после этого наша власть?

— Да, но нам закрыт с этого часа доступ к бальджуанцам.

— Зачем они вам? — прищурился Ахметулла. — Народ всюду одинаков. И, я не скрою, ваши вопросы волнуют наших добрых ишачков. Уже пошли слухи о задуманном эмиром налоге: вы ведь записывали, сколько собрано богары? Вам лучше уехать. То же думает и ваш джевачи. Сегодня — он удостоверит — нам удалось отстоять вас, спешно выслав на вашу защиту сарбазов. Но как остеречь вас от случайного удара — где-нибудь на улице или в переходах дворца. Нет, по искренней дружбе, вам лучше уехать… Ваш путь теперь к керкам или на север?

— На восток. Мы хотим пройти Дарвазом на Рошан и Шугнаи, к Крыше Мира.

— Туда путь через Каратегин: подымитесь на север. Восточными путями вы не пройдете. Народ говорит: там дивья застава. Это сказка, конечно, но путей там действительно нет.

— Но ведь живут же там люди?

Ахметулла пожал плечами.

— Если это называть людьми! Впрочем, в Кала-и-Хумбе есть даже бек… Из тамошних голодранцев. Ваша воля: хотите — идите в Кала-и-Хумб. Я прикажу дать проводников. И сам провожу вас до заставы… на случай, если еще что-нибудь придумал рыжебородый. За городскою чертой забудьте о нем: на востоке у Рахметуллы нет ни друзей, ни рабов.

— Почему?

Амиро-Сафид, смеясь, погладил бороду.

— Я уже сказал тебе: там дивья застава. Да, когда будешь в Гарме (потому что — хочешь не хочешь — твой путь будет на север в Каратегин — ты не пройдешь востоком) — кланяйся старому беку: мы — родичи. Ну, что же? Седлай коней походной седловкой, Гассан-бай! Путь будет трудный.

На выезде нас конвоировали сарбазы. Лавки были заперты, базар пуст. Редкие прохожие злобно провожали нас глазами. У порубежной башни мы трижды обнялись с Ахметуллой, накрест меняя руки.