Сергей Мстиславский - Крыша мира

— А разве можно по своей воле кровь с носу пустить?

— Есть которые умеют.

Дальше.

Казаки. Стирают белье.

— Остапчук намеднись клевер принимал у голопятого, тот — в первый раз, что ли, — обычая не знает, что девятый сноп — без счету, для экономии. Наперво девятый сноп отдал, на второй заспорил. Остапчук его снопом по роже как хряснет…

От бараков окликают меня. К ужину…

Ужинали. Пили разведенный спирт: «для экономии места» (возить далеко) — не водку, а чистый спирт доставляют в отряд. Ротные песенники пели «Хазбулата» и «Черную галку». Гарнизонный речь говорил: о культуре. Вспоминал, как в Ташкенте напутствовали отряд при выступлении на Памир.

— Сам генерал-губернатор, ей-богу! И так и сказал: «Держите на Крыше Мира высоко знамя цивилизации, как держал его Наполеон сорок веков с вершины пирамид».

Офицеры подхватили: «Ура!» Они кончали уже вторую четверть. Я сослался на болезнь сердца. Не мог я в этот вечер пить. Уже за полночь, в совершенной темноте, пошли стрелять из револьверов в цель: пустую бутылку насаживали на кол забора, один чиркал спичку, другой стрелял. Кончили — ротный забеспокоился:

— Фельдфебель! Пробить тревогу. Роту поднять, битое стекло подобрать, вынести за речку подальше. Неровен час принесет завтра нечистая сила начальство. Непорядок усмотрит — возись с ним.

Ни дня не хотел я прожить в Хороге. Но вышла задержка. Утром нагрянул полковник. Еле успели поднять из бараков и выстроить солдат. Рота стала развернутым фронтом, в две шеренги, на одном фасе «гарнизонного плаца»; на втором — в пешем строю сотня. Офицеры заметно волновались; ротный дышал, как карась в корзине, и крестил мелкими быстрыми крестиками огрузлый живот. При появлении кавалькады (начальник ехал с женой, адъютантом, взводом конвойных казаков) он подтянулся, однако молодцевато притопнул ногой и хриплым неожиданным басом скомандовал:

— Смирно!.. На кра-ул!

Винтовки взметнулись. Полковник не спеша сошел с коня, оправил на белом подкрахмаленном кителе ордена и две, тарелками пятившиеся, бухарские звезды и размял ноги. Небрежно прищурившись, он принял рапорт. Ротный, закончив, уже перехватил обнаженную шашку, которой он салютовал, в левую руку, готовясь — по ритуалу — принять начальническую длань для рукопожатия. Но длань опустилась от козырька непосредственно в карман, и начальник отряда, минуя глазами стоявших навытяжку офицеров, подошел к фронту. Поздоровался, ощупывая глазами ряды.

— Претензии имеются?

Ротный одернул шарф на отвислом животе и замер. Такой он был весь жалкий и седенький, под боевым убранством, и так униженно дрожали непрерывной дрожью веки, что я невольно отвел взгляд: брезгливо и жалостно.

Солдаты молчали.

Полковник недоуменно поднял брови, переступил шагом ближе:

— Довольствие получаете полностью?

Снова молчание. И затем дружный, обеими шеренгами ответ:

— Так точно, ваше высо-ко-родие.

Начальственные брови поднялись выше.

— А чай и сахар?

— Так точно, полностью получено, — один за всех ответил правофланговый.

— Вот оно как! — протянул полковник и повернулся к ротному.

— Капитан… Позвольте, что такое? Вы, кажется, плачете?

— Никак нет, господин полковник, — торопливо ответил старик, вздрагивающей рукой проведя по глазам и носу. — Потею-с, господин полковник.

— Фи, перед фронтом! — гадливо поморщился генштабист. — Против этого есть средства, капитан. Впрочем, я еще не кончил с людьми… Для меня здесь есть некая неясность.

Поискал глазами по шеренге, выбрал и вплотную подошел к солдату.

— Чай и сахар у тебя, значит, есть? Предъяви.

Солдат скосил глаза: на лбу сразу выступила крупная испарина.

— Никак нет.

— Ага! — торжествующе улыбнулся полковник. — Поручик Востряков, запищите. Рядовой… твоя как фамилия?

— Стенной, ваш-бродь.

— Стенной… чаю и сахару не получил.

— Никак нет, получил сполна! — испуганно выкрикнул солдат.

— Как получил? Куда же ты его девал?

— В расход вывел, по случаю жары.

Рука в белой перчатке быстро поднялась. Голова Степного мотнулась от удара.

— Не выводи другой раз в расход преждевременно, сукин сын.

Он перешел к следующему.

— Чай и сахар есть?

Солдат — маленький, щупленький, вихрястый, — вздрогнув, втянул шею и прикрыл глаза.

— Никак нет.

— Тоже израсходовал преждевременно?

— Так точ…

Бац!

Полковник переступил еще на шаг влево. На перчатке ржавым пятном закраснелась кровь.

— Чаю и сахару нет. Получил сполна, израсходовал преждевременно, — отчеканил, не дожидаясь вопроса, солдат. В голосе — вызов.

Офицер и солдат с секунду смотрели друг другу в глаза.

Полковник повел плечом, стаскивая с руки испачканную перчатку.

— Ах, вот тут какие!.. Ну, тогда все понятно… Твоя фамилия?

— Иван Самойленко.

— Будем знакомы… — с расстановкой проговорил полковник. — Ну, что же… Поручик Востряков!

Адъютант звякнул шпорами.

— Пометьте: при опросе второй роты претензий не заявлено. Довольствие получено полностью. А впрочем… Может быть, все-таки у кого-нибудь претензии есть? — Он выждал. — Нет? Тем лучше! — И, круто повернувшись, он пошел к застывшей, в свою очередь, казачьей сотне. За ним двинулась и его свита.

Но тут случилось нечто, никаким уставом не предусмотренное. Из передней шеренги, неторопливо и спокойно, на два шага вперед, выступил солдат, нагнулся, поднял камень и на глазах всего державшего под козырек офицерства с размаху пустил его в спину удалявшегося начальника отряда. Булыжник лег между лопаток, по самой середине спины, отпечатав на кителе большое бурое пятно… Полковник шатнулся вперед от удара, но справился. Когда он — белый, как полотно, — обернулся к роте, шеренги стояли выровнявшись, как по тесьме, ружье у ноги. Офицеры по-прежнему держали под козырек.

— М-меня!.. — с усилием выкрикнул дрожащими, перекошенными губами полковник.

Ротный поспешно выдвинулся вперед, всем видом своим являя предупредительность и недоумение.

— Что прикажете, господин полковник?

Начальник отряда перевел глаза на фронт и протянул руку к Самойленко:

— Этот?!

— Осмелюсь спросить: в чем дело, господин полковник? — В слащавом голосе ротного — будто насмешка.

Полковник поднял было плечи, раздул ноздри… но раздумал. Круто повернулся и двинулся развалистым шагом к сотне.

— Здорово, братцы!

Церемониал смотра пошел своим порядком.

На обеде в «гарнизонном собрании» (комнатка рядом с канцелярией) начальник быть не удостоил: обедал один с женой и адъютантом. Вечером прислал просить меня к себе. Но я не пошел… Мне вообще сейчас людей трудно видеть — на душе не улеглось еще, не определилось. Надо одному быть.