Сергей Мстиславский - Крыша мира

— Наклонись и смотри.

Я склонил лицо к самой поверхности вровень с краями стоявшей прозрачной воды. Она ярко играла радужными отражениями граней: хотелось сощурить глаза. Но в меру того как я смотрел — темней и мутнее становилась влага. Обвод кубка стал шириться, вырываясь из поля зрения. Я откинул голову, медленно выпрямляясь, но мутный круг подымался со мною вместе, не отпуская моих глаз, широким, радужною игрою окаймленным щитом заслоняя ущелья и горы.

Муть клубилась и искрилась. Внезапно, сквозь клубы эти, прорезались четко и ясно странные черты огромного, весь круг заполнявшего лица. Тусклые, бескровные глаза, отвислые жадные губы. Лицо надвигалось, крепло. Рот раскрылся, щеря зубы: в оскале их блеснуло что-то синим матовым блеском… Кривое… Нож крэн-и-лонгов!

И тотчас — снизу, от края круга, надвое рассекая лицо, взвилась прямая и быстрая, как стрела, багряная черта. Дрогнула, осела — и вновь взмыла вверх кровавым, крутящимся смерчем. Лицо исчезло. Весь круг горел теперь красными взбрызгами очертаний — людей, знаков, письмен. Они сливались, змеясь, странною тягою: из тел и письмен возникало чудесное простотою форм, высокое, вверх устремленное здание: кровавый на подножье пурпур просветлялся к вершине — чистой, радостной белизной. Надпись иссечена на фронтоне: короткая, как имя. З н а ю е г о: но чтобы сказать — надо п р о ч е с т ь. Прочесть во что бы то ни стало…

Я напряг взгляд, разбирая знаки. Но сквозь стены, руша стройность колоннад, насмешкой выдвинулось, ввстречу напряженным, ждущим глазам, то отвратительное лицо, с пляшущим в зубах кривым синеющим ножом.

И вновь, перекрывая его, взвился кровавый смерч, разметывая по кругу очертания людей и письмен. И снова, сливаясь из тел, стало возникать здание.

Три раза повторялась эта смена: смерч — здание — лицо — опять смерч. Стало нестерпимо. Я бросил руку в круг к знакомой рукоятке. Мутная волна хлестнула по глазам: невольно я закрыл веки. Когда я снова поднял их — круга уже не было: передо мною на камне стоял кубок с прозрачной студеной водой.

— Смотри еще, — глухо, почти гневно сказал Хира-Чарма.

Я снова остановил глаза. На этот раз тотчас замутнела вода и разбежалась широким кругом. Ширясь, он яснел, пока не засиневел весь. Я увидел гладкую, прямую, желтым песком усыпанную дорожку среди клумб и подстриженных кустов. Вдали: дом — пышной, богатой стройки. На террасе, у куста розовых камелий, нарядная красивая женщина; по ступеням сбегают кудрявые смеющиеся дети…

Довольно с меня! Я тряхнул головой: видение исчезло.

Хира-Чарма медленно повернул меня к себе: перед глазами все еще мерцали радужные круги.

— Милостью Великого — ты видел дважды! Как т е п е р ь мне звать тебя, Путник?

— Люди уже дали мне имя. Разве я изменился, поднявшись на твою скалу, Хира-Чарма?

— Если ты не изменился — значит, ты не поднялся ко мне, сумрачно ответил старец. — Разве ты не видел меня в пещере над Пянджем? Верь чуду или не верь себе, Путник.

— Чуду? Но… или нет чудес или все чудо… Пусть я не знаю, как попал ты в пещеру и откуда образы в чаше. Чудесного или тайного здесь для меня нет. Я не знаю причины, сегодня — я ученик еще слабой науки, но завтра — я буду знать. И, поверь мне, Чарма: если бы я встретил на дороге мертвеца, которого сам захоронил, я спокойно пожал бы ему руку… Не говори же мне о чуде и видениях.

Он повторил настойчивее:

— Верь чуду или не верь себе!

— Я верю себе и не верю чуду!

Зрачки Хира-Чармы, открывшись, блеснули гневом:

— Тропа вскружила тебе голову. Ты думаешь — и вправду добыл ты нож крэн-и-лонгов?

Туман оседал на скалы, прозрачный еще. Клекотали за ближайшей расселиной грифы.

— Ты подлинно читаешь в душах людей, Хира-Чарма. Я уже думал об этом… от самого Вамара. Вот нож. Я возьму его — второй раз.

Я положил на камень клинок в чеканных ножнах. Чарма быстрым движением положил мне руку на голову.

— Вспомни о холме Бенареса!

— К чему? Чтобы улыбаться — мне не надо закрывать глаз…

— Ты не минуешь холма Бенареса! К н е м у ведет Заповедная Тропа.

— Пусть так! Ведь я иду по ней — Нарушителем!

Старик резко повернулся и пошел к сакле. Я остался один у камня. Гассан и остальные по-прежнему ждали на скате. В горле жгло. Я взял кубок и осушил его до самого дна.

— Ходжой, — сказал, остановившись у порога, старец, — убери чашу.

Послушник, склонясь, поднялся с откоса. Протянул руку и тотчас отдернул задрожавшие пальцы.

— Кубок пуст! — выкрикнул он через силу. — Вода иссякла! Чудо, святой отец!

Ученики, толпясь, взбирались к камню. Хира-Чарма медленно обернулся.

— Какое чудо? Я просто выпил воду.

Старец вздрогнул и поднял руку. Толпа застыла.

— Ты выпил воду причастия тайны?

Голос Чармы звучал взволнованно и остро.

— Я выпил воду из этого кубка, — повторил я. — Что в этом особенного? Мне хотелось пить, кубок был полон.

— Урок ученикам, — раздельно и спокойно, словно про себя, сказал старик. — Узнайте признак Нарушителя: где полнота — он припадает губами; припав — выпивает до дна. Но когда он думает, что пьет жизнь, — он пьет смерть!

Он открыл дверь и тихо вошел в хижину. Ученики сдвинулись ко мне плотным кольцом. Ходжой к самому лицу моему вытянул побелевшие, плясавшие, как у бесноватого, губы.

Не голос — свистящий шепот:

— Ты слышал, фаранги, пророчество старца. Ты выпил смерть!

— Смерть! — глухо повторила, сжимаясь, толпа.

Я отыскал глазами Гассана: бледный, он смотрел на меня остановившимся, застылым взглядом, медленно переступая, рядом с Арсланом, — прямо на меня.

Я отстранил в неистовстве крутившегося Ходжоя.

— Что с вами сталось? Смерть? Будьте спокойны — от этой воды вашей у меня даже не заболит живот.

— Живот!.. — Толпа взревела. Из-за взвизгов и вскриков резко вырвался — воплем — голос Гассана:

— Таксыр, пожалуйста, такого слова не скажи!

В неистовстве, присев, он бил себя кулаками по коленям. И вдруг, расширив зрачки, поднял быстрым движением с земли камень.

— Бей гяура! Осквернителя тайны!

— Бей! — бешено отозвался Ходжой, разрывая бешмет на груди. — Бей! На мне кровь Нарушителя!

Отступив на шаг, я обнажил медвежатник. Толпа отхлынула. Лянгарцы, пришедшие с нами, опрометью бросились со склона. Ученики, рассыпавшись по площадке, подбирали каменья.

— Гассан, очнись!

Закрыв глаза, Гассан бросил камень: он перелетел, широким размахом, далеко в сторону, гулко разбившись в куски о скалу. Ходжой взнес над головой огромный осколок порфира. Я пригнулся, готовясь к прыжку.

— Именем Отца, стойте!

Ходжой, зашатавшись, уронил тяжелую глыбу: Хира-Чарма стоял на пороге своей сакли.

— Кровь на моем холме? — медленно проговорил он, переводя взгляд с одного ученика на другого. — Кто первый поднял камень?