Густав Эмар - Вольные стрелки

Но в тот самый момент, когда он готовился войти в кусты, последние раздвинулись и двое краснокожих вышли на поляну и предстали изумленному взору канадца.

В десяти шагах от охотника краснокожие остановились, протянули руки вперед, открыли ладони и растопырили пальцы — знак мира. Затем, скрестя руки на груди, они стали ждать.

При этом изъявлении мирных намерений пришельцев Транкиль опустил ружье и окинул их быстрым взглядом.

Один из индейцев был высок ростом, с умными, открытыми чертами лица. Насколько возможно определить возраст индейца, казалось, он был средних лет. Он был одет в полный боевой наряд, орлиное перо за правым ухом показывало, что он был облечен саном сахема в своем племени.

Другой краснокожий оказался не мужчиной, а женщиной не более двадцати лет от роду. Она была стройна, гибка, ловка, костюм ее был украшен со всем изяществом, как таковое понимается у индейцев. Тем не менее черты лица ее носили следы крайнего изнурения, в них едва светились следы былой, преждевременно поблекшей красоты. Видно было, что, подобно всем индейским женщинам, она была безжалостно подавлена тяжелыми хозяйственными работами, на которые мужчины с презрением смотрят как на недостойные для себя и всецело взваливают на женщин.

При виде этих двух людей охотник невольно почувствовал, что им овладело какое-то смутное волнение. Чем дольше смотрел он на остановившегося перед ним воина, тем больше казалось ему, что ему знакомы черты этого мужественного лица, напоминающие о чем-то далеком, давно забытом, о человеке, которого он некогда весьма близко знавал, но никак не мог припомнить, где и в какое время существовали эти приятельские отношения. Как бы то ни было, сообразив, что его долгое молчание должно показаться странным для незнакомцев, уже давно ждавших, чтобы он обратился к ним с дружеским приветствием, как того требовал индейский этикет, он очнулся от охватившего его смущения и начал так:

— Пусть сахем безбоязненно приблизится и сядет у костра своего друга.

— Голос белого охотника возрадовал сердце вождя, — ответил индейский воин, — вождю приятно его приглашение, вождь желает выкурить с белым охотником трубку мира.

Канадец приветливо поклонился, сахем сделал знак своей спутнице следовать за ним и сам опустился у костра на корточки неподалеку от Чистого Сердца и Ланси, все еще вкушавших мирный сон.

Транкиль и воин стали молча курить, а молодая женщина деятельно принялась готовить утренний завтрак.

Мужчины предоставили ей в этом полную свободу, по-видимому даже не замечая ее стараний.

Долгое время царило молчание: охотник погрузился в воспоминания, индеец, по-видимому, был всецело занят курением. Наконец он вытряс пепел из трубки, засунул ее за пояс и обратился к канадцу с такой речью:

— Райская птица и жаворонок поют всегда одну и ту же песню. Слышавший ее при весенних лунах узнает ее и при зимних. Человек не таков: человек скоро забывает, сердце человека не затрепещет при воспоминании о друге, и если Друг найдет друга после нескольких лун, то очи друга не увидят друга.

— Что хочет сказать вождь? — спросил канадец, уловив в словах незнакомца тон упрека.

— Ваконда всемогущ, — снова продолжал индеец. — Ваконда говорит слова, исходящие из груди вождя: могучий дуб забывает, что был хрупким кустарником.

— Скажите яснее, вождь, — перебил его с волнением охотник, — звук вашего голоса приводит меня в крайнее смущение, лицо твое мне знакомо. Скажи, кто ты?

— Гу-Опечи 11, — обратился индеец к молодой женщине, — жена сахема, пусть она спросит, почему великий белый охотник забыл друга, почему забыл брата счастливого прошлого времени.

— Гу-Опечи повинуется, — ответила молодая женщина своим красивым, мелодичным голосом, — но вождь ошибается, великий белый охотник не забыл вождя пауни.

— Боже мой! — воскликнул канадец, и глаза его заблистали радостью. — Так это — Черный Олень, мой брат? Я чувствовал, что вождь близко, и хотя черты его лица стерлись из памяти моей, но я ждал, что найду вождя, друга моего.

— О-о-а! Правду ли говорит белый охотник, — проговорил индеец с чувством, которого он не мог скрыть. — Сохранил ли белый охотник воспоминание о брате, о Черном Олене?

— Ах, вождь, — печально проговорил канадец, — сомневаться в этом долее значит обижать меня. Как мог я предположить встретить вас здесь, так далеко от селений вашего племени?

— Это правда, — отвечал задумчиво индеец, — да простит сахема брат.

— Но неужели, — воскликнул опять Транкиль, — Поющая Птичка, этот нежный ребенок, который так весело прыгал у меня на коленях когда-то, стал этой прелестной женщиной, которую я вижу с тобой?

— Гу-Опечи — жена вождя, — отвечал индеец, польщенный комплиментом, сказанным его подруге. — Когда будут падать листья, исполнится сорок пять лун, как Черный Олень купил Поющую Птичку у ее отца за двух мустангов и колчан из шкуры пантеры.

Гу-Опечи улыбнулась, посмотрела на охотника и вновь принялась за свою работу.

— Позволит ли вождь обратиться к нему с одним вопросом? — вновь начал Транкиль.

— Пусть говорит брат вождя, уши вождя открыты.

— Как узнал сахем, что я здесь?

— Черный Олень не знал, Черный Олень искал не белого охотника. Ваконде угодно было, чтобы Черный Олень нашел друга, Черный Олень благодарит Ваконду.

Транкиль с изумлением посмотрел на него. Вождь улыбнулся.

— Черный Олень не имеет тайны от друга, — мягко произнес он, — пусть подождет белый охотник, скоро белый охотник узнает все.

— Брат мой волен рассказать или умолчать — я буду ждать.

Разговор на этом прервался. Сахем завернулся в плащ из шкуры бизона и, по-видимому, не желал, по крайней мере в данное время, пускаться в объяснения.

Подчиняясь обычаям гостеприимства, принятым в необитаемых североамериканских лесах и пустынях и запрещающих хозяину приставать с расспросами к тому, кто подошел и сел к его костру, Транкиль последовал примеру индейца и умолк. Но едва протекло в совершенном молчании несколько минут, как охотник почувствовал легкое прикосновение к своему плечу, и затем над самым его ухом ласковый, полный любви голос произнес:

— Здравствуйте, отец.

Крепкий поцелуй запечатлел утреннее приветствие.

— Здравствуй, дочурка, — отвечал канадец, и улыбка осветила лицо его, — хорошо ли ты спала?

— Отлично, отец.

— Отдохнула ли ты?

— Я не чувствую никакой усталости.

— Ну и отлично, я люблю тебя видеть такой, дорогая моя.

— Отец, — с любопытством обратилась к нему молодая девушка, оглянувшись вокруг себя, — у тебя гости?

— А ты увидала?

— Чужие?

— Нет, мои старые друзья, думаю, что скоро будут и твоими.

— Краснокожие? — не без ужаса переспросила девушка.