Уилбур Смит - Время умирать

Теперь, глядя вперед, он в первый раз признался себе, как сильно хотел снова ее увидеть. Казалось, лишь она могла бы смягчить его скорбь о ее отце. Он вспомнил, как звучал ее голос, как дерзко она вскидывала голову, бросая ему очередной вызов. Он улыбнулся при воспоминании об огоньках гнева, которыми так часто из-за него зажигались ее глаза, и о том, как она нарочно надувала губы, чтобы не рассмеяться над одной из его острот.

Он представлял себе ее походку, думал, что она чувствовала, когда он нес ее в своих объятиях, и вспоминал прикосновение ее кожи, похожей на лепестки водяной лилии, когда он прикасался к ней под предлогом помощи.

— Мы с ней решительно не подходим друг другу, — улыбнулся он, и грусть, охватившая его прежде, слегка отступила. — Если Капо говорил о дочери, значит, он совсем спятил. — Но предчувствие встречи охватило его лишь сильнее.

Он взглянул на небо. Солнце уже село. Совсем скоро стемнеет. Пока он смотрел, с волшебной быстротой взошла Венера и теперь мерцала над западным краем земли. За ней последовали другие звезды, одна за другой выстраиваясь строго по ранжиру на темнеющем пологе ночи.

Шон смотрел на звезды и думал о Клодии, пытаясь понять, почему она вызывает в нем такие противоречивые чувства. Он сравнил ее с женщинами, которых знал прежде, и все былые увлечения показались ему пустыми и ничего не значащими. Один раз он даже женился — на этот необдуманный поступок его толкнула страсть, которая быстро иссякла, и брак обернулся катастрофой. Свою ошибку он больше никогда не повторял и теперь с трудом мог вспомнить черты женщины, которая когда-то была его женой.

Опять подумав о Клодии, Шон поразился: ее образ настолько четко запечатлелся в его памяти, что он, казалось, мог различить отдельные реснички, обрамлявшие ее медово-карие глаза, и крошечные складочки в уголках рта, появлявшиеся, когда Клодия улыбалась. Вдруг ему страшно захотелось вновь оказаться рядом с ней, и он понял, что начинает беспокоиться.

«Я идиот, что оставил ее одну», — подумал он, и при взгляде на темную трясину ему представились сотни опасностей, которые могли подстерегать Клодию.

«Все-таки с ней Джоб, — попытался он себя успокоить. — Но лучше бы я сам остался с ней, а Джоба отправил с Капо». — Он прекрасно понимал, что это было невозможно, но не мог справиться со своей тревогой.

Он почувствовал, как каноэ, слегка дернувшись, остановилось; это Пумула, опершись на шест, намекал, что неплохо было бы сделать привал на ночь.

— Я тебя сменю, — сказал Шон. — Надо добраться до деревни без остановок.

Матату и Пумула свернулись на дне лодки; Шон стоял на носу и покачивался в такт мерным движениям шеста. Он ориентировался по Южному Кресту и Большой Медведице; проведенные от них воображаемые линии, пересекаясь, точно указывали на юг.

Тихий шелест стеблей папируса вливался в четкий ритм толчков Шона, и скоро он греб уже автоматически; мысли его унеслись далеко, но все они в конце концов сходились на Клодии Монтерро.

Шон думал о том, как тяжела ее утрата. Конечно, она знала, что рано или поздно это произойдет, но все же горе может оказаться для нее непосильным. Он подыскивал слова, чтобы рассказать ей о случившемся и потом утешить ее. Клодии было известно, как он относился к ее отцу, что вельд связал их крепкой охотничьей дружбой. Она знала об их взаимном уважении.

«Пожалуй, именно я лучше всего помогу ей справиться с несчастьем. Я так хорошо знал его. Вместе мы сможем вспоминать, каким он был отличным человеком».

Нелегко приносить дурные вести, но Шон поймал себя на том, что с нетерпением ждет встречи с Клодией, чтобы взять на себя роль ее защитника и утешителя.

«Может, нам наконец удастся преодолеть противоречия, в которых мы так упорствовали. Мы с ней такие разные, но ведь может и у нас найтись что-то общее…» — Шон спохватился, что налегает на багор изо всей силы, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сбавить темп.

«Так тебя не хватит на всю ночь», — подумал он, но горячее желание вновь оказаться рядом с ней заставляло его отталкиваться еще и еще, пересиливая усталость.

Час за часом он работал багром, пока Пумула не проснулся и не сменил его; но Шону не спалось, и когда рассвет окрасил небо сначала в темно-рубиновый и затем в бледно-лимонный цвет, он снова занял место на носу. В воздухе кружили водяные птицы, с легким свистом рассекая крыльями зарю.

Двумя часами позже по знаку Шона Матату вскарабкался по шесту. Еще не добравшись до верхушки, он радостно указал вперед. Но лишь около полудня каноэ, прорезав гущу папируса, наконец уткнулось в песчаный берег неподалеку от сожженной деревни.

Шон прыжком очутился на твердой земле и быстро зашагал через пепелище, едва удерживаясь, чтобы не перейти на бег.

— Джоб мог бы получше ее охранять, — ворчал он про себя, — раз он не заметил нас… — Его мысль оборвалась. Прямо перед ним были кусты, в которых они устроили хижину для Клодии, и Шон резко остановился.

Было слишком тихо. Шестым чувством он понял: что-то неладно. Что-то здесь было не так. Шон кинулся на землю и быстро перекатился под защиту кустарника, выставив перед собой «577-й».

Лежа, он прислушался. Тишина как будто наливалась тяжестью. Он облизнул губы и издал клохтающий звук, подражая турачу, — условный сигнал скаутов, на который Джоб сразу бы откликнулся. Но ответа не последовало. Припадая к земле, как леопард, он прокрался вперед и снова остановился. Какой-то предмет поблескивал перед его лицом в короткой траве. Протянув руку, Шон взял его, и в животе у него похолодело.

У него на ладони лежала стреляная гильза от патрона «7,62»; на головке красовалось клеймо с надписью кириллицей. Это был патрон советского производства для автомата Калашникова. Шон поднес гильзу к носу и вдохнул запах пороха. Стреляли совсем недавно. Он быстро огляделся и заметил в траве еще несколько гильз. Здесь явно имела место ожесточенная перестрелка.

Перекатившись, Шон вскочил на ноги и бросился бежать, петляя и делая зигзаги, чтобы сбить с прицела возможного невидимого стрелка.

Добежав до колючих зарослей, он опять бросился навзничь, бегло озираясь. И тут же заметил труп, лежащий под невысоким терновым кустом лицом вниз всего в нескольких ярдах от него. Это был чернокожий. С тела кто-то содрал одежду и ботинки.

— Джоб! — хрипло вырвалось у него из груди. Крадучись, он пополз вперед, пока не оказался бок о бок с трупом. Единственное пулевое отверстие зияло в спине мертвеца, в ране уже копошились мухи. Кровь запеклась черной коркой, и Шон уловил запах тления.

— Мертв уже сутки, — определил он и поднялся на колени. Теперь можно было не соблюдать особой осторожности. Он бережно приподнял мертвую голову. Шею покойника свело трупным окоченением, и Шон, крякнув с огромным облегчением, отпустил голову, которая упала с глухим стуком на землю. Это был чужак.