Андрей Ветер - Время крови

– Борис! – позвал Галкин. – Белоусов, где же ты?

– Иду, барин.

– Пора бы нам снарядить отрядец к перевалу из долины Олёкмы в долину Амги, – сказал Александр. – Нечего время попусту терять. Ты возьми с собой одного конюха из наших и одного Тонгу в качестве проводника.

– Сколько лошадей брать?

– Ты и конюх верхами и четыре на поклажу, значит, всего шесть, – решил Галкин. – Тонга пойдёт пешком.

– А почему Тунгус пойдёт пешком? – встрял в разговор Селевёрстов.

– Видишь ли, Ваня, этот народ до того привык к ходьбе, проводя всю зиму в передвижениях по тайге на лыжах, что для них пройти пешком сто пятьдесят вёрст – приятное занятие, – пояснил Галкин. – Ну, Белоусов, отправляйся составлять список нужных вещей, а я после гляну, проверю.

Рядом с ними, сидя на ящике из-под товаров, повар занимался стряпнёй для начальства: мыл мясо, рубил котлеты и заводил, как говорили сибиряки, тесто для пресных оладий. Кухня для рабочих была устроена неподалёку от их землянки.

– Жрать охота, – хлопнул себя по животу Галкин. – Что-то сегодня у меня аппетит разгулялся, а ты всё валандаешься. У рабочих, я чую, уже суп на подходе…

Его слова были прерваны донёсшимися издалека непонятными звуками.

– Что за чёрт? – Галкин взял «винчестер» и выпрямился, прислушиваясь.

– Вроде как кто-то сквозь тайгу прёт, – высказался повар, застыв с зажатым в руке разделочным ножом.

– Прёт и не таится, – кивнул Белоусов. – Может, Тонги перекочёвывают?

Через несколько минут между деревьями мелькнули развесистые рога бурого оленя, затем обрисовалась вся его величавая фигура. Олень шёл спокойной, уверенной поступью, иногда останавливаясь и оглядываясь. За ним появились его сородичи, столь же неторопливые и красивые. Вот выбежал телёночек, застыл на месте, подняв мордочку, и тут же бросился обратно в чащу, высоко вскидывая задние ноги. Треск сучьев становился громче, олений храп делался гуще. Вскоре отовсюду в лощину потекли струи громадного оленьего стада. Животные всех мастей и возрастов дружно выходили из тайги.

– Господи, какая красота! – вырвалось у Селевёрстова.

Не прошло и пяти минут, как по всему зимовью рассыпалось сотни полторы животных. Клубы пара заполнили воздух над стоянкой.

– Откуда же они? – не переставал задавать вопросы Иван. – Почему не боятся нас?

– Домашние, – растолковал Белоусов. – Слышь, бубенцами гремят.

Только тут Иван понял, что общий гул, производимый копытами животных, был пронизан звуками бубенчиков и колокольчиков, которые мотались на шеях большинства оленей. На некоторых оленях Селевёрстов заметил большие вьюки. Очень скоро показались и олени с седоками-погонщиками.

– Ха, русский, здравствуй! – приветствовали погонщики рабочих зимовья, спрыгивая с оленей и привязывая их к деревьям. Их широкие лица светились искренней радостью, и не было в них ни малейшего намёка на усталость от длительного перегона.

– А вот и Тонги, – сказал Белоусов, указывая на приехавших Тунгусов, – легки на помине.

Рабочие собрались вокруг погонщиков, говоривших по-русски с грехом пополам, и между ними завязался, несмотря на определённый языковой барьер, оживлённый разговор. Многие из рабочих никогда не видели оленей и теперь с любопытством оглядывали животных с раскидистыми рогами, гладили их, щупали рога и мех. Но особенное внимание привлекла к себе приехавшая девушка-Тунгуска. На вид ей было не более восемнадцати лет, зато стоявший возле неё муж явно приближался годами к шестому десятку.

– Тебя как звать, девка? – смеялись рабочие.

– Алёна, – с улыбкой отвечала девушка, скаля белые зубы, кутая голову в платок и усердно пыхтя курительной трубкой.

– Вишь ты! – смеялись рабочие. – Глаза раскосые, узкие, а имя наше носит!

– Хорошенькая она, – кивнул Галкин, подначив локтем Селевёрстова в бок, – и стройненькая.

– Это она-то стройная? – удивился Иван словам приятеля. – Да она на бочонок похожа. Ты только посмотри на неё.

– Эх ты, гусь столичный. Если бы на тебя столько же одежды навьючить, сколько на ней сейчас, ты бы вообще превратился в колобок. А на лицо она просто красавица, если сравнивать её с большинством Тонгов.

– Саша, почему вы Тунгусов зовёте Тонгами?

– Для простоты. На самом деле они ведь Тонгусы, а не Тунгусы, как принято говорить, – ответил Александр. – Это слово, видно, сочетание якутских слов «тонг», то есть «мёрзлый», и «ус», что означает «род». Якуты называют словом «мёрзлый» всякого человека, кто не умеет говорить по-якутски. Правда, теперь Тонги говорят по-якутски, может быть, даже лучше, чем на своём родном наречии.

– Они мирные или как? Не разбойники? Не опасно ли с ними рядом? – продолжал расспрашивать Иван.

– Теперь-то уж мирные, – крякнул Белоусов из-за плеча Галкина. – Но в былые времена русские с ними сильно рубились. И Якуты давали тут всем жару, и прочие поганые. А сейчас, конечно, они мирные, хотя всё равно дикие. Что же до разбойников, так они среди любого племени встречаются. Разве ж русский человек не берётся от случая к случаю за нож и топор? Помню, лет десять тому объявился возле Галкинского прииска какой-то человек. Рабочие покой потеряли, а конторские служаки особенно. Ни днём, ни ночью нельзя было в одиночку на дорогу выйти. Грабил и убивал, окаянный. Но попался-таки мне…

– Осудили его?

– Афанасий Поликарпович, царство ему небесное, велел вздёрнуть его на месте. Я прямо у дороги и пристроил его на дубочке, чтобы народу виднее было смотреть.

– Повесили? Как же так? Без суда? – не поверил Иван, но, увидев совершенно спокойные и даже деловито смотревшие на него глаза Белоусова, понял, что с ним не шутили. – Как же так?

– А вот так. – Казак обвёл пальцем вокруг своей шеи и указал рукой вверх.

***

Эсэ оставил в качестве платы за гостеприимство в селении Тунгусов одно из ружей и одну лошадь русских. Рыжую кобылу он взял себе как вьючную. Тунгусы не хотели брать лошадь, отказывались от подарка.

– Ясачные люди спрашивать будут, где взял её, – опустил глаза старик. – Что я скажу им?

– Тогда убей её и пусти на мясо, – ответил Эсэ.

Помимо своей винтовки, висевшей за спиной, у него имелось также двуствольное ружьё с изрядным количеством боеприпасов. Оружие никогда не обременяло Эсэ. Всё это он пристроил поверх тюков на рыжей кобыле.

Две недели минуло с тех пор. С каждым днём становилось заметно холоднее. Но Эсэ не тратил времени на сооружение шалашей, он обходился медвежьей шкурой и заячьей подстилкой, укрываясь с головой и совершенно не ощущая холода. Якут не спешил, но, выросший в тайге и познавший её тайны, он ехал весьма быстро, несмотря на глубокий снег.

Как-то раз до него донёсся издалека звук песни на два голоса. Пели русские. Пели на отдыхе. Мелодия была весёлая, слов же он не разобрал на расстоянии. Смеркалось. Ночь опускалась быстро. По левую руку от него тянулась почти совсем застывшая Олёкма. До того места, откуда можно было поворачивать к перевалу между долиной Олёкмы и долиной Амги, оставалось не более десяти дней, и русские, горланившие песню, могли иметь отношение к интересовавшему Эсэ отряду. Якут двинулся дальше, ориентируясь на голоса. Он не хотел подходить к ним слишком близко, так как не знал, сколько людей сидело подле костра, дым которого он уже учуял. Пели два человека, но могли быть и другие.