Георгий Вирен - Искатель. 1988. Выпуск №5

— Молодцы! — Мороз посмотрел назад. — Надо задержать собак. Нельзя дать увязаться.

— Давай я, — сказал Ходкевич. — Я всё одно покуроченный.

— Нет, — резко сказал комиссар. — Останусь я. Идите. Я прикрою, а потом догоню. Не теряйте времени!

— Дурнота! — спокойно возразил Ходкевич. — Тебе нельзя, комиссар. За тобой люди, отряд.

— Ты ранен. Останусь я. Задержу — и следом. Отходите. Приказываю!

— Тогда хоть с Максимом, — Ходкевич поморщился: ныла рука. — Вдвоём и есть вдвоём.

Мороз посмотрел на Максима и кивнул. Ходкевич сказал:

— Только вы, хлопцы, не очень. Попужайте и — в лес. Ага?… Левая его рука болела всё острее, вдобавок он намочил её,

переходя реку.

— Ага, Иваныч, ага! — согласился Антон. — Давай, жми отсюда. А мы их встретим!…

Ходкевич отдал Морозу «шмайссер», патроны, забрал винтовку и, озираясь, двинулся в лес.

Мороз и Орешко вернулись к лозняку. Молча залегли бок о бок.

К реке, там, где только что бежали партизаны, спускались тёмные пятна. Мороз насчитал их пять. Одно взял на прицел и нажал на крючок.

Силуэт резко и странно осел — точно его на полном ходу кто–то повалил на землю. Донёсся шум падающего тела, пятна на откосе слились с темнотой. Притаились и двое в лозняке. Любая выигранная секунда приближала к спасению их и тех, кто пробирался сейчас по ночному лесу.

«Пристрелят тут, возьмут и пристрелят, — подумал вдруг Максим с тоской. Ему вспомнилось, как падал на песчаный берег красноармеец с перебинтованной головой. — Пристрелят, а потом ещё, гады, сожгут. Не закопают же по–христиански. Никто и не узнает… Отца убили, гады… У комиссара семья какая — одних братьев сколько… Я один теперь… один… Никто и не увидит…»

Он повернул лицо к Морозу, позвал:

— Комиссар… Ты прав. Зачем… зачем двоим–то? Неумно… Да и вроде уж дали им по ушам. Может, по одному тикать будем, а? Я пойду, может?… Зоська… там… одна… Одна Зоська… Наши уже смылись, никто не догонит… Ты тут раз–два… и в лес… за мной… А?

— Зоська? — с трудом вникая в смысл его слов, переспросил Мороз. — А вон ты что!… Ну уползай, уползай. Давай, уползай!…

Пятясь на четвереньках, Максим выскользнул из кустарника и, привстав, бесшумными стелющимися шагами побежал в лес.

Мороз услышал за рекой треск. На косогор, ведущий к реке, выскочил мотоцикл. Из коляски длинной очередью застучал ручной пулемёт. Мороз ответил, и ему опять повезло — он попал в колесо машины. Мотоцикл резко развернулся и опрокинулся — водитель слетел с сиденья, стрелка придавило мотоциклом.

Мороз решил поменять позицию и рывком перекатился вправо. В то место, откуда он только что стрелял, ударили из нескольких стволов.

Антон пустил веером длинную очередь, не давая врагам собраться вместе. Они, видимо, ещё не понимали, сколько партизан им противостоит.

Вжик–вжик–вжик… Вжик–вжик… Посыпались на голову срезанные ветки.

Он снова поменял место и снова дал очередь. У реки кто–то вскрикнул от боли.

Можно отступать, решил он, остальные должны уже уйти далеко. Только бы Ходкевич догнал их!

Как только подумал об этом, вдруг сделалось страшно — ведь могут убить.

Страшнее всего, если пуля угодит в позвоночник. Тогда не пошевельнуться. И будешь остывать здесь, на холодной траве–щетине, в двух шагах от леса, за кромкой которого спасение. И враги рядом.

Что скажет Лучинец? Разве имел право он, комиссар, в такой ситуации жертвовать собой?

А в какой жертвуют? Кто знает?…

Он ещё раз сменил позицию и обстрелял врагов, а затем снова переполз в другое место и опять, стараясь бить наверняка, дал очередь в укрывшихся за мотоциклом и на косогоре. Ему ответили тремя короткими, прицельными очередями — на голову посыпались срезанные ветки. Перекатившись вправо, он заменил магазин, пустил ещё одну длинную очередь и опять рывком отполз метра на два.

Затем чуть боком, не выпуская врагов из поля зрения, Антон стал отходить, а когда оказался на более–менее ровной поляне, резко поднялся и наискосок побежал в лес.

Удалившись, наверное, на полкилометра от реки, Мороз услышал где–то близко приглушённый стон. Неужели Ходкевич? Не может быть! Хотя он мог потерять много крови и не догнать своих.

Мороз пошёл на стон, меняя на всякий случай магазин в автомате — это был последний.

Антон едва не наступил на человека, лежавшего на небольшой, зажатой густым перелеском поляне среди жухлого папоротника. Приподняв человека и повернув окровавленным лицом к себе, он не сразу понял, кто перед ним. Постепенно он узнавал знакомые черты, потом различил большой, слипшийся от крови чуб. Придерживая раненого за спину, Антон почувствовал на руке что–то липкое, поднёс ладонь к глазам и скорее ощутил, чем увидел, что это кровь. Максим был ранен в спину.

— Орешко! — позвал Мороз! — Максим!

Один глаз раненого приоткрылся, он попробовал что–то сказать, но только прохрипел:

— Жить… жи… помоги… — а потом точно выдохнул: — Никто…

— Максим! Максим! Орешко молчал.

Мороз с трудом взвалил его на себя, сделал шаг по словно просевшей под ним мягкой земле.

Максим был очень тяжёлым. Спустя десяток шагов Мороз опустил его на траву и, стараясь не причинить боли, снял с раненого телогрейку. Рану, надо перевязать рану!

Комиссар разделся, снял нагельную рубашку и, разорвав её, перевязал Максиму рану на спине — пуля вошла сантиметров на десять ниже правой лопатки. Забинтовать лицо никак не удавалось — повязка не держалась, соскальзывала. Мороз проклинал себя, вспоминая, как гонял своих райкомовцев на санитарные курсы, а сам так и не научился простому, но столь необходимому теперь умению.

Антон надел на голое тело ватник, сырой и холодный, взвалил на себя Максима. Сделал шаг, ещё один.

Прошло около часа. Сквозь загустевающую пелену в сознании — перед глазами подпрыгивали мельчайшие слепящие солнца, и Мороз из последних сил старался выдерживать правильное направление, — комиссар почувствовал, как обмяк Орешко, прервалось его тяжёлое, почти судорожное дыхание, и он стал ещё тяжелее. Тогда Мороз до боли в немеющих пальцах сжал одежду Орешко, боясь уронить эту ношу.

Он дотащил Максима до первого поста, когда уже занялось утро, и впервые за последние недели из–за туч выскользнули, то и дело перебиваясь, робкие, трепетные, как паутинки, солнечные лучи. Мороз уже не почувствовал этого, как и не узнал лица постового партизана, с трудом признавшего в шатающемся, измождённом, словно потерявшем зрение человеке комиссара своего отряда.

Тук–тук, тук–тук… Сквозь предзакатную пелену всадники видят старую тополиную рощу. Окраина Симоновки! Они смотрят друг на друга, словно не веря своим глазам. Наконец! — радость наполняет их. До цели доскакало всего двое — совсем недавно погиб, загнанный, ещё один конь. Но этот человек с медицинским саквояжем и красивыми гладкими руками — вот он, рядом. Доктор Кэ Кэ Серафимов!