Лев Линьков - Капитан Старой черепахи

Вскоре шторм вынудил прекратить стрельбу. Те­перь в первую очередь следовало думать о безопас­ности судна.

Ермаков оставил на мачте только взятые в рифы грот и кливер и повернул шхуну против обезумевше­го ветра.

Положение шхуны Антоса было куда опаснее: она была меньше «Валюты», и море швыряло ее без по­щады. Волны одна за другой перекатывались через небольшое суденышко, сломали мачту и смыли весь рангоут.

На нос «Валюты» с грохотом обрушилась стена воды вышиной в добрых полтора этажа.

С ревом и одновременно с каким-то булькающим шипением холодная вода затопила палубу и стоящих у штурвала Ермакова, Ковальчука и Репьева. Мака­ру Фаддеевичу показалось, будто его ударили тяже­лой доской, и он уцепился за поручни, к которым его прижала волна.

— Не зевай! — крикнул Ермаков.

Он крикнул еще что-то, но Репьев не расслышал. Его внимание привлекла шхуна врага, поднявшаяся на гребне соседней волны, готовой вот-вот опроки­нуться на шхуну. Казалось, еще секунда — и шхуна грудой обломков рухнет на палубу «Ва­люты».

Макар Фаддеевич невольно отпрянул, но «Валю­та» сама взлетела на гребень, и шхуна очутилась уже где-то далеко внизу в провале между гигантскими волнами.

Через секунду «Валюта» снова провалилась меж­ду холмами и опять приняла на свою палубу лавину бушующей воды. Когда же с вершины нового гребня пограничники оглядели море, они уже не увидели шхуны — на ее месте чернели лишь головы барахтаю­щихся людей.

Репьев не верил своим глазам: «Ведь вот только что это судно было здесь, рядом!..»

— Шлюпку на воду! — скомандовал Ермаков и кивнул боцману: — Товарищ Ковальчук, спасай!

Приказ показался Репьеву безрассудным: «Разве можно кого-нибудь спасти?..»

Но спустя минуту кургузая шлюпка упрямо заныряла по волнам. В веслах сидели Уланцев и Пет­ров, у руля — Ковальчук.

Тщетно старался Репьев уследить за крохотной шлюпкой. Вспененные волны то и дело скрывали ее. «Неужели их уже перевернуло?»

Но вот лодчонка показалась на высоком гребне, мелькнула на какую-то долю секунды, снова исчезла и снова взлетела на волне. Отчетливо были ьидны отчаянно загребавшие пограничники. Свирепая волна отнесла их далеко в сторону, но Ковальчук снова на­правил шлюпку к «Валюте». Волна перекатилась через утлую посудину, и Репьев увидел, как она напол­нилась водой.

— Принимай! — крикнул Ермаков. Трое пограничников выбросили концы, но они по­грузились в воду. Полузатопленную шлюпчонку стре­мительно ударило о корпус «Валюты» и разбило в щепы. В ней находилось восемь человек. Ухватиться за концы и выбраться на палубу шхуны смогли толь­ко пятеро.

Уланцев и двое контрабандистов не дотянулись до канатов, и прежде чем с «Валюты» успели бросить но­вые, пловцов отшвырнуло в сторону сажен на десять. Три головы появились над водой и тотчас скрылись, погребенные большим валом.

Спасенными оказались Ковальчук, Петров, Антос, один из его матросов и сутулый человек в ватной ту­журке. Пленных немедля заперли в кормовой кубрик. Ермаков на минуту спустился в каюту взглянуть на барометр. Подвижная синяя стрелка указывала бурю...

Штормовало весь день и весь вечер. Ветер сбивал с гребней волн пену и пылью нес ее над морем.

Ермаков и Ковальчук с трудом удерживали шху­ну вразрез волнам. «Валюта» вздрагивала всем кор­пусом, а кругом, во тьме стремительно спустившейся ночи, взметывались волны. Они то и дело накрывали шхуну. Придавленное тоннами соленой воды суде­нышко задирало к тучам бушприт, и пограничники считали секунды, пока лишенная силы вода не сбега­ла обратно за борт.

Трюмы были задраены. Корпус шхуны еще кре­пок. И, прислушиваясь к стону шпангоутов, Ермаков надеялся, что они выдержат десятибалльную трепку. Репьев держался за протянутый вдоль палубы леер.

«Скорее бы день! Скорее бы наступил день! При свете шторм не так страшен...»

Команда «Валюты» боролась против бури с оже­сточением: убрали паруса, прикрутили сорванный с блоков тузик, упорно держали шхуну против волн. Парусина покрывалась льдом. Шкоты затвердели на морозе, и, хватаясь за них, люди в кровь царапали себе руки, ломали ногти.

Море зловеще гудело. И «Валюта», все хуже слу­шаясь руля, рыскала в разные стороны.

Минули вторые сутки, а шторм все не утихал. Он вырывал в одесском парке деревья, высоко, точно кле­новые листочки, нес над домами содранные с крыш железные листы.

Тревожные радиосигналы бедствия звучали в эфи­ре: в Новороссийске выкинуло на камни пароход, при­бывший из Петрограда за цементом, в Ялте разбило буксир «Сильный», на траверзе Бургоса наскочил на банку и затонул итальянский танкер «Неаполь», у ту­рецких берегов терпел бедствие английский эсми­нец.

Барометр продолжал падать. Шторм принес с се­веро-востока массы холодного воздуха. Улицы Одес­сы покрылись сухой снежной крупой. Корка ледяного припая окружила гавань. Ветер, ошалев, дул с силой двенадцати баллов...

Лежа в кровати, Катя Попова тревожно прислу­шивалась к голосам урагана. Она знала, что такое шторм в двенадцать баллов, и все-таки ждала: вдруг откроется дверь — и войдет Андрей!

Море взяло у нее отца, неужели оно отнимет у нее и любимого?..

— Авось судьба смилостивится, спасется наш Андрюша, — успокаивала Катюшу Анна Ильинична.

Никитин не был моряком и потому также надеял­ся: может быть, «Валюта» уцелеет, хотя в управлении пароходства ему сказали, что «Валюта» наверняка уже давно потонула. На всем Черном море не на­шлось бы десяти моряков, которые поверили в спасе­ние девятитонной шхуны...

А она все еще боролась, боролась, несмотря на то, что ветер снес за борт и мачту и последнюю шлюпку.

«Немного бы потеплело, — думал Ермаков, — хотя бы немного потеплело».

С каждым часом становилось все холоднее, и вол­ны, обрушиваясь на палубу, не сбегали уже целиком за борт, а увеличивали слой льда на палубе. Спардек, поручни трапа, остаток оборванного такелажа, люки трюмов, пулемет, буксирные кнехты — все было по­крыто толстым слоем льда. Бушприт превратился в ледяную болванку чудовищной толщины.

Пограничники, не зная отдыха, скалывали глыбы льда, но с каждой минутой его становилось все боль­ше. Шхуна оседала.

Несмотря на старания Ермакова, неотлучно сто­явшего у штурвала, «Валюта» все чаще подставляла волнам правый борт, он заметно быстрее обледеневал, и судно постепенно кренилось направо.

Боцман и Репьев вместе со всеми скалывали лед. Может быть, это еще не гибель? Замерзли руки и но­ги, и лицо перестало чувствовать холод, но еще бьется сердце и напряженно работает мозг...

Ермаков будто не замечал смертельной опасности, глухим, охрипшим голосом отдавал короткие точные приказания, и как ни трагично было положение, Макар Фаддеевич не мог не восхищаться коман­диром.