Александр Барченко - Доктор Чёрный

— Пойдём! — подмигнул боцман Беляеву. — Он теперь заснёт, а тебе собираться пора, пока я на берег съезжу. Сестра на той стороне живёт.

Он кликнул матроса, и через минуту, удаляясь, застучали уключины двойки.

Беляев четвёртые сутки уже исполнял обязанности второго механика при динамо-машине, питавшей огромный голландский лайнер электрической энергией, и при самостоятельных турбинах, приводивших его в движение.

В первую минуту размеры парохода произвели на него прямо подавляющее впечатление. Только на вторые сутки, на рассвете, когда, сдав свою вахту, вышел наверх подышать свежим воздухом, он имел случай убедиться, что «Фан-дер-Ховен» с его тремя ярусами жилых помещений, шестью штурвалами и шестьюдесятьюфутовой мачтой беспроволочного телеграфа, помещённой высоко над командирским мостиком, в общем не превосходивший размеров наших дальневосточных «Добровольцев» — один из самых скромных членов морской семьи, бороздящей по всем направлениям океана.

Прямо навстречу из поредевшего к утру тумана, заставившего «Фан-дер-Ховен» всю ночь благовестить в колокол не хуже соборной церкви и завывать сиреной, как стая волков, вылезало что-то огромное, как казалось с первого взгляда, бесформенное. И когда по штирборту голландского лайнера проползли туманные очертания не то горы, не то тучи, унизанной рядами бесчисленных огней и ответившей на привет парохода оглушительным рёвом, Беляеву захотелось спрятаться под воду вместе с «голландцем», почтением к которому он только что был проникнут.

— «Олимпик»! — произнёс стоявший с ним рядом старший механик, и в голосе его Беляев, к своему удивлению, не уловил доброжелательного оттенка.

— Какой великан! — с невольным восхищением воскликнул Беляев. — На этаком, пожалуй, и шторма не заметишь!

— Да, не заметишь! — скептически возразил механик, следя за огромным веером волн, провожавших чудовище. — Случись что-нибудь в океане с такими казармами плавучими, хуже, чем нам с «Фан-дер-Ховеном», придётся.

— Почему? — изумлённо спросил Беляев.

— Потому что это не судно, а плавучие казармы! — повторил механик. — С командой больше четырёх тысяч народу на нём наберётся… Скоро город с фабричными трубами на море пустят. Для такой оравы, в случае чего, ещё два парохода понадобится. Куда её девать, если авария?.. Что же, вы думаете, пять тысяч на гребных судах поместятся? Тогда, голубчик мой, кроме гребных судов, ничего бы не грузили — места бы не хватило. Да что я вам говорю… Сами же небось читали в газетах, полгода назад с айсбергом такая же махина столкнулась?.. Родной братец этому — одной компании. На треть пассажиров спасательных средств не хватило. Да и то газеты молчат — рты замазаны. Разве столько на самом деле погибло, сколько писали?.. Пусть тот верит, кто не знает, как на трансатлантиках палубных пассажиров везут, например переселенцев… Там и имён-то их не записывают часто. Так, гуртом, садят, а потом, глядя по надобности, графы заполняют. Доехали — полностью ставь! Потонули — урезывай! Слава Богу, я шесть лет на «Короле Вильгельме» ходил, всего насмотрелся!..

— Ну, это, быть может, случайность! — возразил Беляев, вспомнивший ужасную судьбу «Титаника».

— Да… «случайность»!.. Нет, слуга покорный! Случись что в океане, я не то что на нашем «Фан-дер-Ховене», а хоть на двухмачтовой шхуне предпочту очутиться, чем на этом плавучем кладбище, — плюнул он с сердцем за корму в сторону расплывавшихся в тумане огромных контуров встречного парохода.

Беляев стоял на «Фан-дер-Ховене» по две постоянные вахты, с полудня и с полуночи до четырёх часов.

Капитана он видел всего один раз, когда с документами на имя гаврского уроженца Гастона Дютруа поднялся по «чёрному» трапу на борт парохода и явился к вахтенному офицеру.

— Я сдаю вахту! — замахал на него руками белобрысый маленький штурман.

Беляев выждал время и обратился к вступившему на вахту красивому пожилому блондину с чисто выбритым подбородком и военной выправкой.

Блондин смерил стройную фигуру Беляева, вытянувшего руки по швам и одетого в синюю, отлично на нём сидящую рабочую тужурку и «машинную» фуражку с тупым козырьком, купленные на берегу час тому назад боцманом «Лавенсари».

— Явитесь к капитану! — сказал он, по-видимому оставшись доволен осмотром. — Эй! проводить его к капитану.

В отделанной с роскошью, поразившей Беляева, приёмной капитанского помещения ему пришлось подождать. Малаец-лакей, провожавший его в каюту, тихонько, на цыпочках подошёл к дверям соседней каюты и боязливо прислушался… Из-за дверей раздавались весёлые мужские голоса, женский смех и звенели бутылки.

Малаец наклонил на плечо свою повязанную замысловатым тюрбаном голову, потом утвердительно кивнул ею Беляеву.

Тот, приняв это за зов, двинулся вперёд.

Малаец, сделав страшные глаза и топнув тихонько ногой, закивал ещё энергичнее.

Беляев понял, что жест означал отрицание.

Малаец выждал ещё несколько минут и с видимым страхом постучал наконец согнутым пальцем в дверь.

— Э! — раздался изнутри резкий голос.

Малаец, чуть притворив дверь, тихонько просунулся в неё, потом проскользнул внутрь.

Появившись через минуту, он отрицательно мотнул головой и выжидательно остановился неподалёку от Беляева. Тотчас же, к большому удивлению последнего, примирившегося уже с новым ожиданием, из каюты вышел высокий худощавый старик с седой эспаньолкой, в синей куртке с толстыми золотыми галунами на рукавах.

Что-то дожёвывая и распространяя вокруг себя запах шампанского и сигарного дыма, он остановил на Беляеве тяжёлый холодный взгляд своих водянистых глаз и спросил сухо, отрывисто по-французски:

— Француз?

— Да, мсье.

— Служили раньше на пароходах?

— Нет, мсье!

— Гм! Странно… Кто вас рекомендовал компании?

— Советник Фан дер Флит, — ответил Беляев, предупреждённый боцманом. — Я служил у него на фабрике два года при динамо.

— Фан дер Флит?.. Пайщик компании? — несколько мягче переспросил капитан. — Это другое дело… Записаны вахтенным?

— Да, мсье!

— Явитесь к старшему инженер-механику. Третья каюта направо. Можете идти.

Насколько скверное впечатление произвёл на Беляева капитан, настолько понравился ему его ближайший начальник, старший инженер.

В ту минуту, когда Беляев, получив на незнакомом ему языке, смутно напоминавшем немецкий, разрешение войти, отворил дверь каюты, над раковиной рукомойника фыркал обнажённый до пояса, весь покрытый мыльною пеной, коротенький пузатый человек с прилипшими ко лбу волосами и сморщенным лицом.

— Погодите, дружище! — ответил он на приветствие Беляева по-французски с дурным акцентом. — Я сейчас вымоюсь, проклятое мыло попало в глаза. Садитесь вон там. Берите папиросы!..