Вячеслав Пальман - За линией Габерландта

— Чего вы здесь?

— Сдаем экзамены. В сущности, уже сдали. Студенты, можно поздравить нас.

— А Серега? Он не с вами?

— Хватай выше! Руководитель комплексной партии. Теперь уже не по совхозам, а насчет составления карт. В глобальном масштабе, как говорится. Я его видел месяца три назад на колымской переправе. Пополнел, посерьезнел, фетровые валенки надел. Говорит, новую карту мира снимать будет. Геодезист высшего класса, первопроходчик.

— Не женился, Саша? — спросил Зубрилин.

— Что вы! — Он покраснел, потом засмеялся: — Скала!..

Все вместе мы пошли по улице вверх и остановились на водоразделе. Отсюда были видны и город и бухта.

Солнце опустилось, вода в бухте потемнела, и только от устья, за которым нестерпимо ярко блестела гладь Охотского моря, через всю бухту к нам тянулась розовая дорожка света, как рябью покрытая мелкими волнами наката. Она дрожала, постепенно тускнела и скоро совсем потухла. Над овальным зеркалом бухты возник нежный сизый туман.

Город тоже окутался вечерней дымкой. Его улицы уходили вниз, к реке. Смутно белели высокие дома, дымили трубы над крышами, через мост и дальше к сопкам бежали по белому шоссе темные силуэты машин. Небо на Севере было затянуто темными облаками. Где-то там, за тремя перевалами, жил Зотов с семьей, а еще дальше трудился наш деловитый и умный Серега. Рассеялись ребята по большой земле.

Зажгли свет. Ряд широких окон вспыхнул в школе; здание ее возвышалось почти рядом с нами за большим и чистым двором. Во дворе, бросая на окна тень, стояла огромная лиственница. Это была та самая лиственница... Она чудом осталась жива среди каменных громадин и асфальта.

— Ну, а ты как? — спросил меня Саша. — Начальство? Тебе хоть позвонить-то можно? Или связи с твоимсовхозом по-прежнему нет?

Зубрилин живо сказал:

— Звони, звони. Связь у него в совхозе работает отлично. Там есть одна толковая связистка. Да ты слышал о ней...

И все засмеялись.

Лючи — русский.

Балдымакта — новорожденная, маленькая.

Эскери — бог.