Николай Вихирев - Искатель. 1965. Выпуск №1

— Есть самый полный!..

Подводная лодка столкнулась с набежавшей волной, повалилась на борт и дрогнула, словно наткнулась на что-то твердое. Вал с грохотом пробежал по надстройке, ударил тараном в рубку и рассыпался.

Мариненко выбрался из-под козырька. Старпом встал рядом. Оба молчали.

Незадолго до поворота на новый курс Мариненко спустился с мостика и прошел по кораблю.

В жилых помещениях тишина и синий полумрак; свободные от вахты моряки спят. Зато в дизельном отсеке адский грохот. Он цокотом, свистом, дробным уханьем обрушивается на барабанные перепонки, заставляет широко открывать рот.

В узком проходе между рычащими двигателями привычно балансирует моторист с масленкой в руках. Изредка он подает рукой какие-то знаки Илье Спиридоновичу, мичману, стоящему у пульта управления. Тот кивает в ответ или отрицательно трясет головой. Это их немая азбука.

Мичман — хозяин отсека, хозяин рачительный, но крутой. Матросы и уважают его и побаиваются. Когда им довольны, величают «машинным батькой», в гневе зовут Скипидарычем. Худое лицо мичмана посерело, вокруг ввалившихся глаз синие круги. Увидав командира, он подтягивается, украдкой застегивает крючки на тугом вороте кителя. После доклада они перебрасываются несколькими фразами. Тут, как и на мостике, приходится кричать в голос.

— Как двигатели? — спрашивает Мариненко.

— Порядок. Стучат.

— Не подведут?

— Уж будьте спокойны.

И весь разговор. Моторист с масленкой застыл поодаль, навострил уши: вдруг командир скажет что-нибудь новое насчет задания? Но, уходя, командир говорит:

— Отдохнуть бы вам надо, мичман.

— Надо, — охотно соглашается Илья Спиридонович. — А когда?

И верно, некогда ему сейчас отдыхать. «Возвратимся из похода, пять суток отпуска ему отвалю, пусть отсыпается старина», — великодушно решает Мариненко. В этот момент он искренне верит, что так оно и будет. А знает — в базе работы невпроворот, только пошевеливайся, и не до отдыха будет Илье Спиридоновичу, не до сна. Да ведь и вернуться еще надо в базу…

В отсеке у электриков тишина. Они отдыхают. Их работа впереди, когда лодка уйдет под воду. У вахтенного, молодого матроса, синие, покусанные губы, в глазах — тоска. Возле него — брезентовое ведро.

Появление командира обескураживает матроса. Встретив направленный в упор строгий взгляд, он совсем теряется и, косясь на ведро, сбивчиво рапортует.

«Добрый будет моряк; мается, а замены не просит, — думает о нем командир. — Еще один поход, и у кока хорошим едоком прибавится».

В соседнем отсеке над столом склонились две разномастные головы, почти касаются лбами друг друга, будто собрались бодаться. Смуглый брюнет — трюмный Флеров, русоволосый крепыш — торпедист Никитин. Физиономии у обоих красные, сердитые. Они неразлучны и вечно спорят. Матросы зовут их Ершами Ершовичами. Заметили командира, вскочили, руки по швам. И шторм их не валит…

— Сидите, — махнул рукой Мариненко и опустился рядом. Оглядел Ершей, усмехнулся. — Почему не спите? Опять ссоритесь?

— Да нет, это мы так… беседуем, — смутился Флеров.

Ветер несколько ослабел, но море не успокоилось. Валы набегают во тьме со всех сторон. На их изломанных гребнях пузырятся разводья пены. По-прежнему сильно качает.

Семнадцать минут назад подводная лодка пересекла зыбкую границу минного поля. Семнадцать минут!.. Мало это или много? В обычной жизни — капля, в бою — океан. Здесь — бой…

Мариненко взглянул на часы. Время, кажется, остановилось. Он уже ничего не мог изменить, на его долю оставалось одно — многотонная тяжесть ожидания.

Снизу из люка падает свет. Там — жизнь. Она может оборваться, вот сейчас или через миг… Он приказал надеть спасательные пояса.

Вот и еще минута прошла!

Лаг неторопливо отсчитывает пройденные мили. Его стрелки едва ползут по белому полю циферблата. Короткий щелчок — и миля уходит за корму. Но между щелчками — бесконечность.

Штурман Михеев неотрывно следит за черепашьим ходом часов. Они не спешат. Тикают себе.

В центральном посту шумно: в люке завывает ветер, стрекочут и посвистывают приборы, утробно чавкает помпа — сосет воду из трюма, а штурману кажется, что он слышит звонкие и необыкновенно тягучие удары собственного сердца. Он замер, прислонившись к переборке, руки упрятал за спину: пусть лучше их никто не видит. Рядом на боевых постах застыли матросы. Лица у них спокойные, бесстрастные, жесты привычно выверенные. Тревога — в глазах, и потому люди стараются не смотреть друг на друга.

Осталось девять минут… семь… четыре…

Но вот стрелка, дрогнув, неохотно переползает через заветное деление. И в тот нее миг штурман срывается с места, мчится к трапу на мостик, однако на последних ступенях трапа замедляет шаги и командиру докладывает буднично, просто:

— Мы его прошли, это поле…

Скоро полночь, а вражеского конвоя нет и в помине. Пять пар настороженных глаз сверлят ночь с мостика подводной лодки. Вокруг только беснующееся море. Время от времени мостик накрывает не то туман, не то густой дождь, и тогда за его частой сеткой вообще нельзя ничего рассмотреть.

Долгие ожидания подводникам не в диковинку, и все же нервы у всех напряжены до предела. В отсеках затихли разговоры, на лицах давно погасли улыбки.

Мариненко выколотил трубку о поручень, набил ее новой порцией табака и, не прикуривая, сунул в рот. Курить на мостике он сам запретил.

«Может, этот треклятый «Вильгельм» и вовсе не выйдет сегодня, — думает он, обшаривая глазами волны. — А что, если он уже прошел?!. - в груди появляется противный холодок. — Нет, не мог пройти… Не должен был», — успокаивает себя Мариненко. Брызги хлещут его по лицу, заползают за ворот ледяными струйками. Он сильнее стискивает зубами мундштук трубки.

После полуночи ветер переменился и погнал тучи к востоку.

Шторм явно шел на убыль. Гребни волн заметно сгладились, хотя на их вершинах еще курчавились белые завитки. Посветлело. На миг проглянула и тотчас спряталась ущербная луна.

И почти в то же мгновенье стоявший рядом сигнальщик выкрикнул:

— Вижу силуэт корабля!.. Нет, три силуэта! — поправился он. — Вот они!..

Впереди, чуть правее курса подводной лодки, смутно темнели три расплывчатых пятна: одно большое и два — поменьше. Они почти растворялись в ночи.

Внизу по отсекам прокатилась переливчатая дробь тревожных звонков. В течение нескольких секунд из люка слышался шум и громкая разноголосица. Затем все стихло, и центральный пост доложил о готовности подводной лодки к бою.

Штурман прильнул к визиру пеленгатора и взял несколько пеленгов на фашистские корабли.

— Они уходят от нас!.. Быстро уходят! — доложил он встревоженно.