Николай Леонов - Искатель. 1967. Выпуск №1

По нас, по нашим делам будут судить о людях нашего времени. Мы должники своей эпохи. И я хочу, чтобы нас встречали с восхищением!

— Не слишком ли много ты берешь на себя, идиот?! — заорал я, вскакивая с кресла. Сейчас я был готов убить его. — Наше поколение не нуждается в рекламе. Да и люди, очевидно, не поглупели за эти столетия и поймут, что мы с тобой сделали все, что в наших силах. Правда, честно говоря, мы вообще ничего не сделали, но это уж не наша вина. Закон прямо говорит…

— Стоп! — сказал Михаил с улыбкой, от которой у меня внутри похолодело. — Вспомни: на нашей памяти вносили изменения в закон! А сколько их было за триста лет! Кто знает, как он велит поступать теперь в подобных случаях и не упрекнут ли нас, если мы вздумаем вернуться просто так, в нарушении закона, а не в слепом повиновении ему!

Он замолчал. Молчал и я. Потом Михаил подошел ко мне, обнял за плечи.

— Так что, старик, я выполню программу. Когда ты вернешься на Землю и организуешь новую экспедицию…

— Ты будешь мертв! — с отчаянием воскликнул я.

— Правильно. Но мои следы останутся на планете. Тебя, разумеется, не пустят в новый полет. В этом отношении закон, я думаю, не изменится. Но те, кто сюда пробьется, увидят, что их ждут. К тому времени планетяне забудут, где моя могила, но легенды обо мне будут жить. Обо мне и моих братьях, которые обязательно прилетят.

Больше мы не разговаривали. Молча снарядил я его в путь, молча открыл шлюзы, молча обнял на прощанье. А потом три часа не отрывался от экрана, следя за крохотной точкой, пока она не скрылась.

Он все-таки припланетился. Благополучно, по его словам. Правда, что-то случилось с ногой. Он не сказал, что именно, но по его напряженному тону я догадался — нога здорово болит. Тем не менее он успел надуть палатку и собрался отдохнуть после трудного спуска. Планета ему понравилась. Он уверял, что здешний воздух пахнет фиалками. Прежде чем отключить передатчик, он послал привет Земле. Тут голос его впервые дрогнул.

Потом я включил двигатель, и автоматы вывели корабль на орбиту. Через несколько часов разгон закончится и я лягу в анабиозную ванну.

Планета давно уже превратилась в крохотный голубой шарик, а перед моим взором все еще стоят белые города, облитые ласковыми лучами недалекой звезды.

Не знаю, что думает обо мне Михаил, но в одном он ошибся. Я вернусь. Вернусь во что бы то ни стало, и никакой закон меня не удержит. Вернусь, чтобы тоже выполнить программу.

Образ советского ученого привлекает меня давно. Сколько интереснейших представителей этого благородного племени рыцарей науки встречал я, плавая на экспедиционных судах или посещая различные лаборатории, обсерватории, научно-исследовательские институты! Рать этих замечательных людей в нашей стране все растет и становится поистине неисчислимой.

Писать о прекрасной и нелегкой работе тружеников, прокладывающих тропу в Неведомое, — было всегда для меня большой радостью. В повести, которая лежит перед вами, мне хотелось показать коллектив ученых, общими усилиями разгадывающих трудные загадки природы. Может быть, вы найдете в ней не так уж много приключений в общеупотребительном понимании этого слова, хотя в жизни ученого бывает и их немало, но мне хотелось рассказать прежде всего о приключениях пытливой исследовательской мысли и немного забежать вперед, в ближайшее будущее одной из самых удивительных и фантастических, по-моему, областей науки — молодой бионики, возникшей на наших глазах буквально за последние годы.

Я всегда буду признателен причудливой журналистской судьбе за то, что она привела меня в один весенний день к ничем особено не примечательным каменным воротам с черной деловой дощечкой, на которой было написано: «Институт морской бионики»…

Самая обыкновенная вывеска, не предвещающая никаких чудес. И вполне обыкновенной выглядела проходная будка, где возле телефона скучал вахтер с рыжими усами, редкими и торчащими во все стороны, как у старого кота. А на подоконнике дремал старый ободранный кот с усами, как у вахтера.

Оба они посмотрели на меня весьма недовольно, когда я нарушил их покой.

Вахтер долго вертел в прокуренных пальцах мои документы, а командировочное удостоверение посмотрел даже на свет, словно надеясь увидеть какие-то потайные знаки. Потом он положил руку на телефон и спросил меня:

— Из Москвы?

— Из Москвы.

Вахтер набрал номер, долго слушал размеренные гудки, доносившиеся из трубки.

— Не отвечает директор. Вышедши.

Бедный вахтер явно не знал, что же делать дальше. Он еще несколько минут мучительно думал, испытующе рассматривая меня голубыми младенческими глазками, опять стал изучать мои документы и, наконец, тяжко вздохнув, распахнул передо мной дверь.

— Идите все прямо по дорожке, никуда не сворачивая. Во-он белый дом виднеется. Там и контора. Только никуда не сворачивайте! — повторил строго вахтер, и в голосе его мне почудилась тревога.

Кот проснулся окончательно, выгнул воинственно спину и зашипел, глядя на распахнутую дверь тоже с явной тревогой и опасением. Когда я шагнул через порог, кот посмотрел на меня — теперь уже с несомненным сочувствием.

Ничего не понимая, я зашагал по выложенной мелкими камнями дорожке в ту сторону, где среди высоких сосен белела стена дома. Где-то совсем рядом, спрятавшись за соснами, шумело море.

«Неплохое местечко отхватили для института», — подумал я и замер на месте.

На повороте дорожки сидел здоровенный белый медведь. Он с интересом рассматривая меня и несколько раз ободряюще кивнул: дескать, подходи поближе, не робей.

Не сводя с него глаз, я начал потихоньку пятиться. Тогда медведь, укоризненно покачивая головой, поднялся на задние лапы и вразвалочку направился ко мне…

Я повернулся, намереваясь поскорее ретироваться в будку вахтера.

И с ужасом увидел, что путь отступления отрезан: метрах в пяти поперек асфальтовой дорожки лежал молодой леопард и, прищурившись, посматривал на меня.

Теперь я понял, почему кот с таким мрачным сочувствием провожал меня, когда я так беспечно шагнул через порог сторожки в этот опасный мир.

Переводя взгляд то на медведя, то на леопарда, я сошел с тропинки и начал осторожно отступать в кусты.

Бежать нельзя, это я понимал: леопард немедленно бросится на меня. А так ом, может, подумает, будто вовсе не боюсь его и просто гуляю.