Игорь Козлов - Искатель. 1982. Выпуск №6

Лисицкая давно уже боялась за припрятанное в ходовой рубке золото. Вроде бы все было тихо и гладко, однако она нутром чувствовала неясную еще для себя опасность и не могла ее побороть. При закладке контрабанды она сделала маленькую риску на случай, если кто-нибудь будет проверять этот лючок, и совершенно забыла, против какой точки та стояла. Забыла! Из-за проклятого Монгола, дурехи Лариски да идиота-торгаша из «Березки». И весь этот рейс металась, не зная, решиться ли на вскрытие лючка или переждать еще немного. Однако для оговоренной ранее встречи с покупателем совсем не оставалось времени. Тогда Лисицкая придумала подсунуть вместо себя саксофониста, и если все пройдет благополучно, использовать его в дальнейшем.

Всего этого Жмых не знал. Однако, здраво рассудив, во что ему может вылиться «маленькая услуга» Лисицкой, если она вдруг попадется с золотом, он собрался с духом и постучался в каюту капитана. Кэп внимательно и на удивление спокойно выслушал его сбивчивый рассказ, тут же вызвал по селекторной связи какого-то парня лет тридцати, который представился капитаном милиции Воробьевым, и Жмых все это повторил еще раз, радуясь, что у него хватило смелости прийти, как оказывается, с повинной. Когда он кончил рассказывать, Воробьев внимательно посмотрел на него, спросил:

— Что вас заставило сделать это признание?

— Что я, дурак, что ли? — пробормотал Жмых. — Ведь не специально же я…

Воробьев, который все еще не мог прийти в себя от страшного провала, слушая саксофониста, все думал, что теперь делать. Жмых рассказывал, что золото он передал Лисицкой из рук в руки. Но где оно теперь, это золото? Если Лисицкая спрятала его у себя в каюте — тогда все просто. Капитан имеет право санкционировать обыск. Ну а если она взяла в расчет тот вариант, что Жмых придет с повинной?..

Даже если с помощью дружинников удастся найти на судне этот проклятый сверток, как доказать, что золото принадлежит Лисицкой?

Из раздумий его вывел глухой голос Жмыха:

— А что мне будет… за все это?

Воробьев с неприязнью посмотрел на тридцатишестилетнего саксофониста, по чьей вине по судну «гуляло» сейчас контрабандное золото.

— Не знаю, — угрюмо ответил Воробьев. — Не об этом вы должны думать.

— А о чем? — вскинулся саксофонист.

— Сейчас объясню. — Воробьев устало вытянул ноги, сказал тихо: — Вы, Василий Митрофанович, попали в такой переплет, из которого я даже не знаю, как сможете выбраться.

— Но ведь я же сам… Все рассказал…

— Правильно, сами, — согласился Воробьев. — Однако, посудите, лючок-то вскрыли вы! Все это зафиксировано на кинопленке. Контрабанду из того же лючка достали вы. Дальше. Естественно, что в такую жару вы оставили на хлорвиниловой изоляционной лейте, которой сверток был обмотан, отпечатки пальцев.

— Да, но…

— Не перебивайте, — остановил его Воробьев. — Теперь представим себе, что Ирина Михайловна оказалась гораздо умнее вас и более аккуратно обращалась со свертком, не оставив на нем своих пальчиков. Что из этого следует? Рано или поздно мы разыщем контрабанду, и тогда попробуйте вы, Василий Митрофанович Жмых, доказать следователю, что золотишко это не ваше и что вы только по доброте душевной полезли за контрабандой в лючок. Да вас же в Одессе на смех подымут!

Жмых, который все это время хотел что-то сказать, при последних словах Воробьева понуро опустил голову, и Игорь вдруг с удивлением и жалостью увидел, что не такой уж он и молодой, этот саксофонист, как хотелось бы ему казаться, и что лысина у него умело скрыта зачесом длинных волос. Да и вообще пора бы этому «мальчику» образумиться и быть Василием Митрофановичем, а не Васей, как любил он представляться незнакомым девушкам.

— Ну что молчите, как двоечник на экзамене? — устало спросил Воробьев, внимательно, оценивающе посмотрев на понурившегося Жмыха.

— А что говорить? — медленно поднял тот голову. — Как говорится, доигрался.

— Но ведь можно и исправить положение, — осторожно сказал Воробьев, все еще не решаясь выложить саксофонисту окончательно созревшую в голове мысль.

— К-как? — заикаясь, спросил Жмых.

— Видите ли… Возможно, что это будет сопряжено с риском…

— Вы меня плохо знаете! Я все сделаю…

К вечеру совершенно успокоившаяся Ирина Михайловна попросила руководителя концертной программы отпустить с ней «на пару часов» Жмыха и, быстро сунув в сумочку тяжелый сверток, заспешила к трапу. Проходя мимо вахтенного, она, как всегда, мило улыбнулась ему и, увидев на пирсе поджидающего ее саксофониста, призывно помахала рукой.

— «Первый», я — «Восьмой». Пациентка сошла на берег.

В руках две сумки. Большая и маленькая. В маленькой — металл. Какие будут указания?

Майор Цехковели — старший батумской группы, которая была подключена к одесской группе для завершения операции, — грузно поднялся со стула, на котором просидел несколько часов, с нетерпением ожидая этого донесения оперативников, повернулся к поднявшемуся навстречу Воробьеву.

— Ну что будем делать, капитан? Твоя подопечная вместе с саксофонистом сошла на берег. Металл при ней.

Воробьев, хорошо понимая, о чем спрашивает этот пожилой с орденской колодкой на груди майор, словно оправдываясь, пожал плечами, сказал:

— Мне-то, конечно, сейчас хотелось бы ее взять. Понимаете, опять упустить боюсь, и в то же время момент истины…

— Вот-вот, дорогой, — одобрительно кивнул Цехковели. — Сейчас мы уже почти точно знаем, на кого она вышла со своим золотишком и кто берет у нее всю партию. Панимаешь? Но хотелось бы взять их непосредственно во время сделки. Ну так как: да или нет? Твое слово.

— Согласен, — кивнул головой Воробьев.

Цехковели одобрительно улыбнулся, взял в руки микрофон, сказал, почти касаясь губами сетки:

— «Восьмой», я — «Первый». Приказ брать их во время сделки. Султан выехал на машине с дачи и ждет гостью у касс Аэрофлота.

Тихий, пропитанный густой влажностью батумский вечер навевал истому и такое благодушие, что не хотелось ни о чем думать. Теперь Жмыху не было страшно, как тогда, у трапа, когда он увидел уткнувшегося в собственную кровь Федотова. На него, словно после недельного запоя, нашло опустошение, и он желал только одного: чтобы все это кончилось и он смог поскорее вернуться в Одессу.

Около увитого плющом туалета Лисицкая неожиданно остановилась и, мягко тронув своего спутника за рукав, быстро свернула в сторону.

Появилась она минут через пять.

Жмых, который все это время с безразличным видом ждал ее, поначалу даже не поверил своим глазам: перед ним стояла вроде бы прежняя Ирина и в то же время совсем другая. Это была красивая молодая блондинка, которой никак нельзя было дать больше тридцати лет.