Альберт Цессарский - Чекист

Тревожно было на душе у Медведева, когда старый с заплатанным кожаным верхом экипаж вез его по пыльной дороге в Бахмут.

И, однако, Медведев решился ненадолго отклониться от прямой дороги, завернуть к Якиму.

Лесник готовился к осенней охоте: сидя на полу, чистил ружье. Заулыбался Медведеву.

— Заходи, заходи, Митрий Николаич! В лесу потише стало, можно и поохотиться. Я тут выследил волчью лежку. — Лицо Якима стало серьезным, и возле углов рта запрыгали чертики. — Вышли вчера затемно с Пелагеей, женой то есть, бежим голомя. Прямо на лежку выскочили. Волчиха встала, поглядела, повернулась, побёгла. А за ей пять сосунков, один за одним. Прочь от нас медленно бегут и еще оглядаются, подлые. Последнего я по уху шапкой смазал. Чего! Верно, Пелагея? — обратился он к вошедшей жене. — Она сама видела! Вот этой шапкой. Поохотимся, Митрий Николаич?

— Спасибо, Яким, не до охоты мне сейчас.

Яким отложил ружье, поднялся.

— Чем пособить, Митрий Николаич?

Медведев рассказал ему о Мише.

Яким подумал, подумал, потом повесил на гвоздь ружье, прибрал масло и щелочь.

— Езжай. Мишку твоего, если он разом с Каменюкой пропал, разыщу!

Миша действительно был вместе с Каменюкой. Выполняя поручение Медведева, он с самого начала боя у переправы ни на минуту не отходил от атамана. Когда же над лесом взвилась ракета — стало ясно, что банда окружена, — и Каменюка с небольшой группой ускакал в лес, Миша бросился за ними.

Стремительно уходили они на восток. Вскоре оставили лошадей — пошли, хоронясь, обходя села, перебираясь вплавь через речки, и к вечеру остановились в низкорослом кустарнике на берегу Калитвы. Часть ночи просидели молча, не двигаясь, у самой воды. Никто не спал. Каменюка, маленький, с лисьим лицом, в темноте так и сверлил всех горящими глазками. А едва темнота сделалась прозрачнее, вскочил и погнал их снова, как пастух, впереди себя. Он никому не верил.

Когда повернули на юг, Миша понял, что они идут к Дону, в казачий край.

Петерсону тесно было в кабинете, — широкий, угловатый, он, шагая из угла в угол, задевал стулья, ударялся о край стола и, потирая ушибленное место, продолжал ходить и ругать Медведева.

— Ну что, что мне с вами делать? Ведь я должен, обязан вас наказать. Ведь мне голову нужно снести, если я буду прощать такое непослушание, такое...

Когда Медведев открывал рот, чтобы произнести слово объяснения или оправдания, Петерсон застывал, как пораженный громом, и с удивлением обращал на него свои светлые наивные глаза.

— Вы хотите что-то сказать?! А что вы можете сказать мне? Вы, чекист, нарушили дисциплину! Чекист, которого я ставил в пример!

Наконец Петерсон устало опустился в кресло.

— Вы очень, очень меня огорчили, товарищ Медведев. Я вас любил.

Пока он большими глотками пил воду из глиняного кувшина, помощник тактично напомнил, что Феликс Эдмундович ждет их к шести.

Медведев сидел, как на иголках. В двенадцать часов ему позвонил из Старобельска Велько: лесник Яким сообщил, что Каменюка ушел на восток. А там у него одна дорога — на Дон, в степной казачий край. Медведев хотел просить разрешения выехать на несколько дней в Шахтинский уезд, чтобы довершить операцию против Каменюки. Но до разговора с Дзержинским Петерсон не стал бы и слушать об этом. А время летело — Медведев уже второй день торчал в Бахмуте.

Дзержинский, возвращаясь из поездки по Донбассу, решил дня на два остановиться в комсомольском общежитии, известном в городе под названием «Комсомольская коммуна».

Петерсон и Медведев отправились туда пешком. Коммуна размещалась в небольшом одноэтажном здании бывшей духовной семинарии — от губчека ходьбы минут пятнадцать. Всю дорогу Петерсон угрюмо молчал, а у входа остановился и торжественно произнес:

— Прошу только тебя помнить, товарищ Медведев, перед тобой Дзержинский! Его перебивать нельзя, как ты это делал в моем кабинете, буквально не давая мне рта раскрыть. Ты опять что-то хочешь сказать?!

Феликса Эдмундовича они нашли в столовой. Его плотно окружили комсомольцы. На другой конец стола были сдвинуты тщательно вылизанные и вытертые хлебом тарелки — очевидно, только что кончили обедать.

Поверх голов Дзержинский увидел вошедших, кивнул им и продолжал кому-то отвечать:

— Ростки коммунизма повсюду. И в том, что вы, комсомольцы, создали свою коммуну, живете сообща.

— Да, но ведь мы — это не масса, это всего только аппарат губкома! — воскликнул худощавый юноша с африканской шевелюрой. Медведев узнал в нем секретаря губкома комсомола Сережу Горского.

Дзержинский поднялся и, радостно смеясь, воскликнул:

— Вот что вас огорчает! Да это же чудесно, что вы, руководители, не зажирели, не думаете о пайках и прочих благах для себя лично! Что все у вас здесь, в коммуне, распределяется поровну. Живите так всегда! Никогда не стремитесь к тому, чтобы иметь больше, чем имеет народ. Я утверждаю: пойдет молодежь восстанавливать шахты. Без сапог пойдет, раз их нет, товарищ Горский. За вами следом пойдет. Потому что ростки коммунизма живут в вас, в каждом из них. И трудностей не бойтесь — без них жить не стоит. Каждый из нас должен жить так, чтобы остаться в памяти поколений рыцарем революции.

Он остановился возле тщедушного всклокоченного паренька, неожиданно мягко спросил:

— Вот вы, например, пойдете в шахту?

— Пойду! — ответил паренек.

Но тут девичий озорной голосок предательски выкрикнул:

— Борька знаете, почему пойдет? Он писателем хочет быть. Он для того только и пойдет, чтоб потом нас описать. Писатель!

Раздался смех. Паренек покраснел мучительно, до слез.

— Ну что ж, — серьезно сказал Дзержинский, — и это тоже чудесно! — И ободряюще кивнул будущему знаменитому писателю, которого тогда еще все в Бахмуте называли просто Борькой Горбатовым.

Все вокруг зашумели, разгорелся спор.

Дзержинский простился с комсомольцами и быстро зашагал по коридору в отведенную ему комнату. Петерсон и Медведев едва поспевали за ним.

Разговор был недолгим, Дзержинский куда-то торопился. Он присел на застеленную серым колючим одеялом кровать, оперся руками, остро приподняв плечи, — и стало заметно, как он устал.

— Жалуется на вас товарищ Петерсон, — тихо сказал Дзержинский, — не выполняете указаний. Действовали самовольно, поручили операцию человеку, которого вы же сами характеризовали отрицательно...

— Мурзину! — буркнул Петерсон, — которого мы давно решили выгнать.

— И в результате главаря банды упустили.

Медведев смотрел в глаза Дзержинскому и молчал.

— Мурзин уволен? — обернулся тот к Петерсону.

— Я прошу Мурзина оставить, — глухо сказал Медведев.

Петерсон удивленно хмыкнул.