Дмитрий Биленкин - Искатель. 1970. Выпуск №6

И тогда Гнат кинулся на кашалота, не глядя, как бросаются врукопашную, забыв про осторожность, вложив в удар всю переполнявшую его ярость.

Что-то ухнуло, приподняло Гната, швырнуло в беспамятство. Это длилось мгновение. Он открыл глаза, поборол застившее взгляд желтое и зеленое и увидел, как с окровавленного его живота, вздрагивая, сползало что-то белое, в сизых прожилках.

— А-а! — вонзился в небо тонкой иглою крик.

Руки судорожно заперебирали, гребя это белое обратно, под одежду, и застыли, обжегшись о холод его. Ракетой взмыло воскресшее из мертвых тело. И заплясал Гнат, тряся подолом, такого камаринского, словно к телу его пристала кобра, а не китовая требуха.

Над площадкой густо поплыла ругань — шмотья и брызги долетели до всех, кто стоял со стороны китового брюха. Но волна хохота скоро задавила слова.

Только один человек, сдирая с себя одежду, пытался перекричать этот гогот. Он спрашивал, отчего они так жестоки к нему, за что ненавидят. А его не слышали. И если б даже услышали, то не поняли б — ненавидеть можно сильных.

Тогда он закричал, что ненавидит их сам, ненавидит, ненавидит и этот берег, и этих китов. А люди все равно смеялись. Многие на их памяти ругали этот берег и возвращались обратно.

И перед этой людской стеной у Гната сникли и мелко-мелко затряслись худые плечи. Он плакал без слез и даже не заметил, как Кузина рука положила рядом с ним завернутый в газету пакет.

Вы спрашиваете, испытывал ли я когда-нибудь страх? Конечно, испытывал, и не один раз. Когда, например, охотясь в Уссурийском крае, я столкнулся нос к носу с тигром и мое ружье сделало подряд две осечки, у меня, как говорится, душа спряталась в пятки. Или вот еще когда я был засыпан снежным обвалом в горах Кавказа. Впрочем, таких случаев было немало. По-моему, нет человека, который в той или иной форме не испытывал бы страха, а если кто и будет утверждать противное, так знайте, что перед вами просто хвастунишка и самый последний трус. Вопрос только в том, кто как себя ведет в минуты опасности: если человек в таких случаях сохраняет власть над своими чувствами и пытается бороться с опасностью, — мы называем его храбрецом; и наоборот, — если он раскисает, как снег в оттепель, и единственное спасение видит в бегстве от опасности, — имя ему трус. Страх — это первобытный инстинкт самосохранения, своего рода воля к жизни, и нет такого живого существа, которому не было бы присуще это чувство.

Но настоящий страх, тот страх, который стоит на грани между разумом и безумием, я испытал не в лесных дебрях и не в диких ущельях. Это было совсем недавно, прошлой осенью, и вот при каких обстоятельствах.

Я вообще в охоте не знаю меры и в тот день увлекся больше обыкновенного. Вышел утром на часок пострелять зайцев, а вечер застал меня поблизости от Алешкинского хутора, в пятнадцати километрах от дома моего приятеля, у которого я тогда гостил. Я даже не заметил, как переменилась погода: небо заволоклось облаками, дул ветер, моросил мелкий осенний дождь. Шагать под дождем пятнадцать километров мне совершенно не улыбалось, и я решил заночевать на хуторе.

— Сегодня пильщики с лесорубок у нас ночуют, тесновато немного, — сказал мне встретивший меня старик, когда я добрался до хуторских огоньков и изложил свою просьбу о ночлеге, — хотя заходи, — добавил он, — в тесноте, да не в обиде… Вишь, как погодка разыгралась…

И он повел меня в маленький домик, стоявший, как я заметил, в некотором отдалении от другого — большого — дома, в котором не светилось ни одного огня. Переступив порог, я остановился в нерешительности: комната была полна до отказа; не было ни одного свободного местечка, где бы можно было присесть.

— В самом деле, не очень просторно, — сказал я, — может быть, в другом доме будет посвободнее?

— Это в большом-то? Там совсем свободно, а только ночевать там ты едва ли будешь.

— А что, разве хозяин сердитый?

— Хозяина там нет. Сбежал помещик за границу.

— Дом, значит, пустой?

— Пустой.

— Почему же ты думаешь, что я не буду в нем ночевать?

— А так, — замялся старик, — нехорошо там… нечисто.

— То есть как нечисто? Мы, охотники, народ привычный. Было бы тепло и сухо, а особой чистоты нам не надо.

— Не в том дело… В доме очень даже чисто, а только поселилась там… нечисть.

— Какая нечисть? — изумился я.

— Известно какая… Привидения…

Я было подумал, что старик шутит, но он был вполне серьезен. Привидения на десятом году Советской власти? Да еще рядом с электрической станцией и трактором?! Я невольно рассмеялся.

— Значит, дом с привидениями? Это любопытно.

— Смейся, смейся, — обиженным тоном сказал старик, — вон наш председатель Тузов тоже так смеялся: «Какие там привидения? Дурман из опиума… Вот, — грит, — доберусь я до этого осиного гнезда, так у меня в два счета все привидения оттуда вверх тормашками повылетят!» А Тузов, можно сказать, ерой, пять лет на войне отшлепал…

— И что же?

— Некогда ему все. А тут недавно один охотничек вроде тебя забрался в дом вскорости после сумерек, а погодя прибегает белый весь, что твой снег. «Ну что?» — спрашиваю. «А ну его к чертям, — отвечает, — дом этот самый… Не иначе, — грит, — как придется в центру запрашивать. Все патроны сстрелял…»

За мои многолетние скитания мне приходилось охотиться на всякую дичь и на всякого зверя, какие только водятся в пределах нашего Отечества. Но иметь дело с привидениями — этого еще не приходилось.

Я решил переночевать в таинственном доме…

Вы замечали, конечно, что дом, в котором не живут, выглядит всегда как-то угрюмо и неприветливо. Но этот показался мне прямо мрачным. С забитыми окнами, без единого луча света, наполненный тишиной и молчанием, он действительно был похож на какой-то зловещий призрак. Добавьте к этому черную как чернила ночь, завывание осеннего ветра — и вы поймете, с какими чувствами я вошел в дом. Будь вы даже трижды современный человек, а при таких обстоятельствах вы не переступили бы порога этого дома без некоторого холодка в сердце.

Владелец дома, бывший помещик, хотя и сумел усидеть в своем гнезде несколько лет после революции, но все же чувствовал себя, по-видимому, непрочно: дом был добросовестно запущен. Когда я поднялся по шатким ступеням на крыльцо, я должен был истратить несколько спичек, чтобы вытащить ногу, застрявшую между прогнившими половицами. Из небольших сеней, где я спугнул целую стаю крыс, я попал в большую, с тремя окнами комнату, занимавшую в доме центральное положение. По словам старика, «нечисть» больше всего проявляла себя именно здесь. Так как в комнате была печь, то место показалось мне вполне подходящим для ночлега.