Иван Кычаков - Искатель. 1969. Выпуск №6

— Ну что ты, Серега! Конечно, достоин. Иначе я не стал бы и говорить.

— Видишь ли, — продолжал Усов, — провокатор — это страшно. Появляется всеобщее недоверие, каждый подозревает каждого. А у нас сейчас такие трудные дни.

Владимир вздохнул и лениво потянулся.

— Все правильно, Сережа… Ключ от главной двери тюрьмы готов?

— Сейчас пойду за ним. Открой дверь.

— Ты хочешь уйти?

— Что значит — хочешь? — вспылил Усов. — Мне надо, необходимо идти. И так опоздал на полчаса. А шпик, надеюсь, думает, что я пьян.

Владимир встал и, вспомнив разговор в портерной, засмеялся.

— Нет, а ты все-таки артист — ничего не скажешь. Как ты ловко подливал ему из наших стаканов, а разговаривал — умора!

— Слушай, — сказал Усов, тоже вставая. — Зачем ты меня держишь? Только говори прямо.

Володя посмотрел на него серьезно и немного грустно.

— Ладно. Скажу. Видишь ли… — Он пристально вгляделся в глаза Сергея. — Кличка у провокатора — «Валовой».

Как хотелось Володе, чтобы Усов не вздрогнул. Тогда появился бы хоть крохотный шанс на то, что…

Но Сергей не выдержал — странно мигнул, подбородок дернулся, усики чуть-чуть скривились.

— Это точно?

Белое его лицо стало еще белее. Но это лишь на несколько секунд. Потом нежная розовость начала постепенно заливать щеки.

— Да, точно, — жестко сказал Владимир и подчеркнул: — «Валовой».

— А настоящее имя?

— Еще не знаем. Но сейчас придет брат. У него все… все…

— Что все?

— Даже есть фотографии предателя. Со штампом охранки. Вот почему и не надо торопиться. — Владимир встал и со словами: — Хочешь перекусить? — ушел за перегородку. Слышно было, как он возится с тарелками, гремит кастрюлей. Когда он вышел, Усов стоял у двери, засунув правую руку в боковой карман.

— Ну, спасибо за угощение, — сказал он, странно растягивая слова, — открой дверь, и я уйду.

В руке у него блеснул браунинг.

— Что за шутки, Сергей?

— Никаких шуток. Открывай.

Владимир поставил тарелки на стол и зло усмехнулся.

— Значит, «Валовой»?

— А может, это ты «Валовой»? — закричал Усов, едва сдерживая себя. — Открывай дверь, предатель!

— Изволь… — спокойно сказал Володя, вынул ключ из кармана, подбросил его на ладони и пошел к двери.

Усов шагнул следом, и в это время сильный удар сзади свалил его с ног.

Когда Усов шел в Зоологический сад на свидание с Пересветовым, его шатало. И не от того страшного удара, который нанес ему Коридзе, укрывшийся за перегородкой, а от сознания собственного ничтожества.

Как легко и просто поймал его Володя, этот с виду тихий, незлобивый паренек. Как жутко смотрел на него Вася, то и дело сжимая свои огромные кулачищи. В какой-то момент Усов даже подумал, что сейчас его пристукнут.

Но они поступили иначе.

— Пиши, — приказал Коридзе и начал диктовать: — «В смерти моей прошу никого не винить». Все. Распишись.

— Зачем это? — взмолился Усов. — Товарищи…

— Не смей произносить это святое слово. Вот тебе веревка. — Он кинул к его ногам пеньковую бечеву. — Сейчас ты повесишься. Сам. За перегородкой. — И добавил: — Там есть хороший гвоздь.

Это добавление, такое простое, обыденное, потрясло Усова больше всего. Веревка и гвоздь. И нет больше красавца Сергея, и ни к чему усики, и не нужны ни деньги, ни шикарные костюмы, ни томные взгляды и вздохи девиц. Ничего не нужно. Только веревка и гвоздь…

Истерика долго не отпускала его.

И когда он очнулся, с ним случилось то, что нередко бывает с прирожденными трусами, — он начал тут же каяться.

Захлебываясь от слов, он рассказал все: о своем аресте, о том, как впервые выдал товарищей, как Пересветов улестил его, назвал имена известных ему филеров и даже не умолчал о приезде генерала Курлова.

— Курлов? — переспросил Коридзе. — Это тот, что расстрелял мирную демонстрацию в Минске?

— Так точно.

Усов произнес эти слова, уже не помня, с кем говорит — с революционерами или с теми, из охранки.

— Так вот смотри, — сказал Коридзе, — нам терять нечего. Ты уже давно выдал нас. Но побег мы осуществим. Сегодня. Ты сейчас позвонишь Пересветову, вызовешь на встречу и скажешь, что побег запланирован на завтра. А сегодня решено провести осмотр местности, и с часу до трех у тюрьмы не должно быть охраны. Понял?

— Понял. Но поверит ли он?

— Сделай так, чтоб поверил. Скажи, что во главе группы пойдешь ты. А чтобы он был спокоен, скажи, что подойдешь к городовому, что стоит на углу Малого Девятинского, и спросишь, который час. Все!

…И вот сейчас Усов шел, не замечая толпы, ярких огней рекламы, криков балаганных зазывал. У огромного щита, на котором были расклеены афиши с изображением борцов — мускулистых гигантов в трико, сгрудилась огромная, колышущаяся, шумливая толпа. Часами до хрипоты и драки спорили знатоки-крикуны (так их назвали за крикливый нрав) о достоинствах и шансах своих любимцев. Больше всех, конечно, кричали о таинственной «Черной маске».

«А что, если все рассказать Пересветову? — подумал Усов. — Он спасет. Должен, непременно должен спасти!»

В это время Пересветов уже подходил к нему. Издали он показался в своем штатском костюме таким жалким и даже ничтожным.

«Нет, нет, они найдут меня всюду. И никакой Пересветов не поможет».

Они зашли за балаган кривых зеркал, и Усов быстро рассказал все так, как требовал Коридзе.

Пересветов задумался.

— На два часа снять наблюдение?

— Это необходимо. Приехал представитель из центра, требует все еще раз проверить.

— И поведете их вы?

— Да. А вы, чтобы быть спокойным, позвоните после трех городовому — спрашивал ли кто-нибудь время. Мы все осмотрим, они убедятся в полной безопасности, и завтра побег.

— Ну что ж… согласен.

И они разошлись — Пересветов зашел в балаган, а Усов двинулся к выходу, где его ждали Василий и Коридзе.

Пересветов раньше никогда не бывал в балагане кривых зеркал и сначала от души потешался над уморительными отражениями других посетителей. Но, взглянув на свое отражение, нахмурился и сдвинул брови, и, чем больше он хмурил лицо, тем страшнее становилось чудовище, стоящее перед ним. Он не смог удержать нервного смеха — и отражение с головой, вытянутой вверх клином, состроило такую дикую гримасу, что пристав поспешно отвернулся и, чертыхаясь про себя, вышел вон.

«Вот так и бывает в жизни, — глубокомысленно рассуждал он у себя дома, облачившись в бухарский халат, — человек иной раз строит из себя умницу, всезнайку, даже этакого гения или философа, а люди со стороны видят одну лишь дикую, смешную гримасу».

Пристав заметно волновался.