Аркадий Вайнер - Искатель. 1972. Выпуск №1

Понятно, что растения интересовали меня больше, чем все остальное. Они были удивительных размеров. На некоторых, казавшихся нескончаемыми, красовались плотные, мускулистые венчики ярко-фиолетового цвета, с золотистыми пестиками. Другие, неизвестные мне, из семейства магнолиевых щеголяли в восхитительных двухцветных листьях прекраснее цветов. У подножья стволов кишела свирепая, многоликая теснота фантастической теплицы, неразделимая путаница, где изгибались колючие щупальца алоэ, где вздутые ракетки кактусов потрясали пучками щетины или волосяными султанами, где смешные и страшные травы состояли словно из толстых, сросшихся концами гусениц. Это было летаргическое месиво искривленных лап, нагромождение гладких, голых или темных шерстистых торсов, над которыми сгибались огромные мохнатые посохи древовидных папоротников. Жизнь нападающая и жизнь защищающаяся сверкала в изобилии стручков, в сложном переплетении побегов, в рогах и когтях всех этих параличных чудовищ, колючих и зубчатых, как юрские драконы, или выкидывающие колосья, состоящие из карибских кинжалов. Все это шевелилось, не трогаясь с места. Неправдоподобный зимний сад, где эвкалипт, евфорбия, мирты и вымершие дриофиллы, долиостробы, кампистры, лепидодендроны перемежались с ольхой и осиной, с буками и каштанами! В полумраке подлеска торчали голубоватые, неопределенные пирамиды, полупапоротники — полулиственницы, не то травы, не то деревья.

По щекам у нас струился пот. Воздух оставался мутным; к темной синеве неба примешивался неуловимый черный оттенок; и я заметил, что, вероятно, атмосфера не очистится более и что именно такой она была в эту жаркую влажную эпоху. Луна, заканчивавшая свой срок, рисовалась в виде тонкого, прозрачного серпа. Несмотря на сияющий дневной час, в зените стояла большая круглая звезда. Мы заметили ее оба сразу… Ах, нам не нужно было обмениваться впечатлениями! Невыразимая нежность взволновала нам сердца, и я думал, что мы разрыдаемся, увидев эту звезду, ЭТОТ ВТОРОЙ, БЕЗВОЗВРАТНО ИСЧЕЗНУВШИЙ СПУТНИК НАШЕЙ ПЛАНЕТЫ, — ВТОРУЮ МАЛЕНЬКУЮ ЛУНУ НАШЕЙ ЗЕМЛИ!

Мы никак не могли оторвать взгляд от зенита. Когда же мы отвели его, то чудо завершилось. Последний клочок тумана таял вдали, как дымка от дыхания. Море, кудрявое от волн, тянулось далеко к востоку, и закругленный берег вставал из него, как ранее вставал перед нами из тумана. Это была бухта между двумя мысами; мы были в одном из мысов, а другой виднелся впереди. Это была длинная красноватая коса, поросшая мастиковыми деревьями и секвойями; чем ближе к суше, тем их становилось больше, так что задний план был весь полон этой зелени, которая к концу нашего мыса снова разреживалась. Посреди подковы над деревьями виднелся гребень обрыва, голый и красноватый на фоне лиловатой синевы.

И оттуда тяжело выступили один за другим четыре слона, таких монументальных, что для того, чтобы определить разделявшее нас расстояние, — свыше восьмисот метров по прямой, мне понадобилось вспомнить реальные пропорции этой местности. Как бы то ни было, мы, не сговариваясь, очутились под прикрытием утесов и даже не успели понять, что делаем.

— Будем наблюдать, — сказал геолог.

— Будем наблюдать.

И вот титанические животные идут гуськом, выделяясь силуэтами на обрыве. Они кажутся темными пятнами. Их бивни нам видны плохо; близорукий Флери-Мор насчитал их по четыре у каждого, я же думаю, что их по два и что они изогнутые. Он думает, что животные мохнаты, я — что они голые. Словом, не в силах сделать выбор между слонами Меридионалис, Антиквус или Примигениус, мы не можем решить, в какой из периодов кайнозойской эры мы перенесены миражем. Не эоцен; еще менее — плиоцен: об этом говорят море и растительность. Но олигоцен ли это или миоцен? Однако наш спор был решен еще одним эпизодом.

Головной мамонт дает сигнал остановиться. Он широко раскидывает свои гигантские уши, словно его череп хочет улететь; он издает хаотические трубные звуки и галопом удирает за холм. Его товарищи выполнили то же неуклюжее «налево кругом» и исчезли. Земля глухо сотрясается. И вот на севере появляется какая-то темная гора и движется по лесу, превосходя высотой самые высокие деревья. И мы видим, это это исполинский тапир, толстокожее с коротким хоботом и загнутыми вниз бивнями, и что он идет в грандиозном лесу, как обыкновенный тапир идет в траве.

— Динотерий? — прошептал я совсем тихо.

— Да, динотерий: это миоцен!

Флери-Мор произнес слово «миоцен» с непередаваемым выражением. Я смотрел на него; я знал, что он ощущает безграничную гордость, сумев вот так, в один миг, определить точку во времени, за мириады веков от нас.

Что до меня, то динотерий меня ошеломил. Похожий на сухопутного кита, он был «не по масштабу» со своим окружением. Он казался не на своем месте: он был создан для гораздо более обширных декораций или для колоссального океана. Чувствовалось, что на Земле он больше не у себя дома и что ему остается только уйти.

Нам повезло, — мы могли вволю насмотреться на него. Он поднял обрубок своего хобота в направлении бегства слонов, поколебался, сделал полуоборот и, как разрушительная буря, перенесся на самый конец северного мыса. Там он тяжело растянулся и принялся рыться в земле.

Еще через несколько секунд мы увидели над морем стаю больших птиц — или больших летучих мышей, — которые неслись от берега, по временам снижаясь к воде и даже прикасаясь к ней, чтобы поймать рыб. Мы сосчитали их: двенадцать птиц летели замечательно легко и красиво. И вдруг, испустив тот сверхъестественный вопль, который испугал нас, они, как крылатые стрелы, кинулись на динотерия.

Исполин вскочил. Большие птицы напали на него со всех сторон, как крикливый вихрь. Стая носилась вокруг, неотвязно и злобно. Потом один за другим нападающие опустились ему на спину, сбившись в копошащийся, похожий на гидру клубок. Животное заметалось — четвероногий замок, опрокинутый четырехбашенный собор, — повернулось и с ревом умчалось в оглушительной буре. Его протесты были похожи на ярость взбесившегося парохода, а его мучители, снова взвившись в воздух, провожали беглеца гиканьем. Мы долго следили за ними взглядами, заслоняя рукою глаза от солнца.

— Я отдал бы пять лет жизни за бинокль, — сказал мой спутник. — Невозможно смотреть… Ах, если бы только я знал! Чего бы я не захватил с собой, Шантерен! А у меня только часы, вот и все!.. Что это за летучие твари? Вот грязные скоты! А голоса у них!..

— Конечно! Но я не знаю… Птеродактили?

— Нет. И все же… О нет, нет! Крылатых ящеров в эту эпоху уже не было, ручаюсь головой… У, противные твари! — повторил он, вытирая потное лицо. — Какой гадкий крик! Я не помню ничего отвратительнее… не считая одного впечатления в детстве…