Виктор Авдеев - Ленька Охнарь

— Войну затеяли, пацаны? Революция в России кончилась. Ясно? Так что бросьте дурить.

Никто не пользуется у беспризорников таким авторитетом, как военные. Для них это лихие герои, овеянные славой, освободившие страну от «буржуев всего мира».

Оголец с вывернутыми ноздрями молча отодвинулся в сторону. Ленька воспользовался этим, с достоинством вошел в дверь и бегом поднялся по лестнице на второй этаж. Только бы не поймали его эти шкеты на обратном пути, а то хватят камнем по голове.

В большой, довольно сумрачной комнате с зашарканным полом стояло несколько канцелярских столов, сидели сотрудники — почти все женщины. С ними разговаривали две посетительницы; одна держала за худую руку бедно и чистенько одетую девочку, которая с любопытством оглядывалась по сторонам. У окна стучала пишущая машинка, то и дело звонил настенный телефон, напоминающий деревянный почтовый ящик. Вот оно, учреждение, куда Ленька добирался почти за две тысячи верст, с которым были связаны все его надежды.

На огольца никто не обратил внимания, кроме бедно и чистенько одетой девочки: она осматривала его с нескрываемым любопытством и оттенком страха. Постояв несколько минут у порога, он несмело спросил, с кем поговорить насчет приюта.

— Вон инспектор, — указали ему на столик у двери в другую комнату. Там разбирала бумаги немолодая женщина в зеленой кофте, с желтым, слегка одутловатым лицом.

Ленька подошел к ней, глухо, невнятно проговорил:

— Тетенька. Вы определяете сирот?

Она мельком подняла на него усталые черные глаза и продолжала копаться в пухлой папке.

Отец у меня красноармейцем был, — подождав немного, заговорил дальше Ленька. — Убили его белогвардейские буржуи. И мать померла. Один я на свете остался. Жить негде, есть нечего. Холодно спать на улице… Возьмите меня, тетенька, в детский дом, я хочу выучиться работать на заводе.

И с надеждой стал ожидать ответа черноволосой женщины.

— Ты что, мальчик? — сказала она минуты через две, отыскав нужную бумагу, и теперь внимательно подняла на него свой усталый взгляд. — Беспризорник? Откуда приехал?

Ленька замялся.

— Я тут вот, — неопределенно кивнул он на окно, словно жил по соседству с этим домом. — Близко тут…

— Откуда близко? Говори правду: из Вологды небось? Или из Умани? Может, москвич?

Ленька засопел, опустил глаза.

— Что же не отвечаешь: боишься сказать? По рожище вижу — врать еще не научился. Эх ты… путешественник! И что вы, ребята, все в Одессу катите? Море привлекает, виноград сладкий? Держите карман шире! Так для вас его тут и запасли! Нету свободных мест у нас в детских учреждениях, некуда тебя определить. Понимаешь?

Она открыла вторую папку и подколола туда найденную бумажку.

— Куда ж мне? — ошеломленно, растерянно пробормотал Ленька.

Очевидно, искренняя горечь в его тоне тронула инспектора Помдета. Выражение равнодушия и усталости на бледном, одутловатом лице женщины сменилось ласковым сожалением.

— Все места у нас забиты, детка. Один ты, что ли, такой непристроенный? Небось видел, сколько вашего брата околачивается на базарах, на вокзале, в порту? Тысячи. А по всей Украине, федерации — числа нет. Голова лопается, когда подумаешь, куда всех распределить, во что одеть, чем накормить! Будь хоть ты такой, как эта, — кивнула инспектор на бедно одетую девочку. — Местный. Одесский. Тут мы обязаны позаботиться… Да и все равно, пацан, навряд ли мы взяли бы тебя сразу в нормальный детский дом. Уличным надо сперва пройти карантин на эвакопункте. Понимаешь? Отбор, просеивание. Придется тебе подождать до поздней осени. Есть решение горсовета открыть в Одессе новый большой приемник для таких вот бездомных кочевников. — Женщина покачала головой и закончила со вздохом: — Горе с вами, ребята. Вас государство берет на воспитание, одевает, кормит, а вы сами ему мешаете: убегаете, нарушаете дисциплину, продаете казенную одежду. Может, и ты, мальчик, откуда сбежал?

— Я ниоткуда не бегал, — еще больше смутился Ленька.

— Костюм-то на тебе домашний, а там кто знает, — вновь оглядев его, вслух подумала инспектор. — В общем, подождать придется. Сейчас я дам тебе талончик в столовую. Пообедаешь бесплатно. Зайди и завтра, если проголодаешься.

Вот как все обернулось! Ленька совсем упал духом. Стоило ли из-за этого тянуться в такую даль? Значит, и Федьку Монашкина тоже не взяли, шатается где-нибудь по городу?

Выходя из Помдета, Ленька зачем-то показал язык по-прежнему глазевшей на него девочке и тихонько погрозил кулаком.

Ноздрястого беспризорника и его корешей уже не было на крыльце. Наверно, убежали на базар. И все же Ленька раза два оглянулся по сторонам: не подстерегают ли за домом? Медленно побрел он по улице. Вновь с болью и горечью пожалел о том, что убежал из Ростова. Там его, пожалуй, устроили бы в приют. Да и как ни худо было у Аграфены, а в сто раз лучше, чем здесь, на «воле», чтоб она сгорела! Не утащи он материн полушалок и серьги — вернулся бы домой, хоть и стыдно. Впрочем, такого обшарпанного, во вшах тетка, гляди, еще и не приняла бы.

Из Одессы Ленька решил опять держать курс на Москву. Там главные большевики, больше порядка, скорее возьмут в детдом. Однако день шел за днем, а он не ехал: им овладело какое-то безволие. Оголен то подносил хозяйкам корзинки с базара, то поворовывал съестное в привозе, то «стрелял» мятые помидоры и куски в булочных. Все-таки тут теплынь, море: можно покупаться, позагорать на солнышке. В Помдете он несколько раз получал талончики, на которые обедал в мрачной подвальной столовой вместе с инвалидами, бродягами, беспризорниками.

Погода неожиданно резко испортилась. Наплыли низкие свинцовые тучи, на берег с ревом и грохотом хлынули черные пенистые волны, припустил нудный косой дождь. Нарядные улицы опустели, рано зажглись фонари. Теперь не заночуешь в скверике на лавке. А где найти крышу? Не «воля» — собачья доля.

Ленька вспомнил о пустом трехэтажном доме, разбитом снарядами в гражданскую войну, который приметил не так далеко, в стороне от центра, и побежал туда.

В развалинах было сумрачно. Свет сюда проникал лишь сквозь провалившийся потолок второго и третьего этажа и выбитые, без рам, окна. Все же здесь имелись сухие местечки, было не так ветрено, хотя сквознячок прохватывал и в этой клетке, некогда служившей комнатой, а теперь заваленной осколками кирпичей, загаженной. Леньке стало немного жутко от полутьмы и одиночества. Он отряхнул дождевую влагу с кепки, поежился, чувствуя, как с воротника тужурки на голую спину потекла холодная капля.

Неужто во всех этих больших развалинах нет ни души?

Сквозь дыру, очевидно служившую когда-то дверью, Ленька прошел в следующую комнатную клетку и почувствовал запах дыма, смутно уловил говор, смех. Раздавались они откуда-то снизу, словно из-под земли. Вот он явственно услышал глуховатый мальчишеский голос, певший частушку: