Николай Романов - Встреча с границей

— Фамилия-то у вас есть?

— Так точно, есть! Повар.

— Да я о фамилии спрашиваю.

— Разрешите доложить, я дважды повар, — повторил он кличку, которую дали ребята на заставе.

Приезжий так и не понял: то ли солдат совсем зарапортовался, то ли испытывал его терпение.

— Кто же после рыбы молоко дает?

— Я даю! — невозмутимо отрезал дважды повар.

— Знаю, что вы, а зачем? Животы расстроятся.

— Никак нет, у наших не расстраиваются.

Генерал безнадежно махнул рукой и отослал его заниматься своим делом. А вечером сам смеялся, когда разобрался, что к чему. И даже выпил молока после жареной рыбы.

Но вот и Железняк замолчал. Горы ожили. Они, точно пробуждаясь от вечного сна, сбрасывали с себя вялые расплывчатые тени, расправляли свои узловатые мускулы, разминались, шли нам навстречу. Лощина угрожающе сдавливалась пепельно-серыми голыми утесами, сползавшими с отрогов главного хребта.

— Может, пополнить баки горючим, перед тем как брать эти кручи? — предложил ефрейтор. — Как смотришь, Янис?

— Смотрю в корень. Говорят так по-русски? Есть мясные консервы, сало, масло, сыр. Можно сообразить что-нибудь и на пятое.

— Видел, какая щедрость? — обернулся ко мне Железняк. — Не то что Чистяков. У того зимой снегу не выпросишь. А с этим не пропадешь... на первой половине пути, а на второй — волком взвоешь. Прячь обратно, обойдемся одним блюдом.

— Не пойдет, Алеша. Неизвестно, что ждет нас на верхотуре. Так что плотная заправка не помешает.

— Помешает, — шутливо бросил Железняк. — На какой-нибудь отвесной скале брюхо перевесит — и дашь крен. А здесь не в цирке, веревочной сетки внизу нет.

Приятно, что тебя уже никто не опекает. Не знаю, как дальше, но пока самочувствие вполне сносное. А позади уже день пути. Поднимаемся по крутому каменистому откосу. Он весь изъеден трещинами, искромсан временем.

Впереди открылась высокая скала, напоминающая гриб-великан. Удивительная лепка! Стоит на гранитном постаменте, как горный маяк. Его не пропустишь, мимо него равнодушно не пройдешь. Особенно вот сейчас, когда смотришь снизу и он так четко проектируется на фоне предвечернего неба. Любопытно бы посмотреть на него вблизи. Но, кажется, мое желание сбудется. Ратниек, идущий впереди, прокладывал курс примерно в этом направлении. Железняк сделал такой шумный выдох, точно нажал на кузнечный мех. Это условный рефлекс перед остановкой. Очень кстати!

Утомившееся за день солнце безнадежно застряло в складках гор. Пучки его косых лучей, выбивавшиеся откуда-то из глубоких расщелин, подожгли слоистые облака. Они порозовели, ожили, неслышно потекли по светлому небу, задевая золотистыми краями снежные вершины гор. А на востоке, в густой синеве, уже вышла на дозорную вахту голубоватая звезда.

Вечерняя заря в горах. Как она не похожа на наш ярко освещенный володятинский горизонт, постепенно остывающий за дымящейся парно́й речкой. Я стою и жду, что вот-вот где-то там в облаках зародятся первые такты величественной музыки и она поплывет по изломам почерневшего хребта, затопит перевалы, ущелья, все разрастаясь и усиливаясь до громовых раскатов...

Но кругом нетронутая тишина. Справа наползал туман, густой, как вата. Через несколько минут он скрыл от меня и горы, и небо. Стало жутковато и холодно. И тут будто из-под земли послышался голос Железняка:

— Николай, иди сюда!

Я двигался на ощупь, пока ефрейтор не поймал меня за руку.

— Спускайся за мной! Осторожней. Нащупал ступеньку?

— Кажется, нащупал.

— Пригнись! — Я ткнулся лбом в спину своему проводнику. — Перестарался. Работай ногами, а не головой.

— Куда мы идем?

— Пока еще никуда, стоим на месте. Левее. Еще ступенька. Так.

— У меня же есть фонарик!

— У меня тоже. Но включать запрещаю.

Шагаю по каменным плитам, как слепой. Не могу понять, где мы находимся.

— Жди здесь, пока не позову! — приказал ефрейтор.

Где-то в черной глубине заскребли железные подковки каблуков. Резонанс был необыкновенно сильным и каким-то замедленным. Каждый звук неестественно удлинялся и повторялся по нескольку раз. Кто-то, должно быть Янис, крикнул, и чудовищный бас долго плавал у меня над головой. Потом гаркнули двое. Теперь уже бесновалось море звуков. Казалось, что они никогда не затухнут. Неожиданно взметнулись два снопа света. Открылся высокий полукруглый мозаичный свод. С него свисали огромные окаменевшие, сосульки мутно-серого цвета. Снизу, как бы навстречу им, тянулись конические столбы. Кое-где они соединялись вместе и напоминали мраморные колонны, державшие потолок. Когда на них падал свет, в глубину уходили широкие причудливые тени, безгранично расширяя сказочное подземелье. Железняк уже стоял рядом со мной.

— Вот наша Пещера чудес. Где будете отдыхать: в голубой гостиной или в отдельном кабинете? — метнул он луч фонаря в сторону, открыв галерею разноцветных комнат. — А может быть, на антресолях? — И фонарик вонзился в нависший балкон из серебристого сплава.

До чего же меткое название: Пещера чудес! Спасибо вам, дорогие друзья, что не ввели в нее запросто. Вот бы Ванюху Лягутина сюда! Что там «Остров сокровищ»! Не буду рассказывать ему. Рано или поздно попадет сам. Только чтобы пришел не с равнодушными людьми, а вот с такими, которые не уставали любоваться творениями великого архитектора — природы.

— Теперь, Янис, раскошеливайся. Поздний обед по-французски, из десяти блюд. И чтобы шампанское во льду! А то роскошный подземный дворец — и вдруг в одной руке краюха хлеба, в другой — соленый огурец. Дай-ка мне вот этот огурчик. Ух, до чего хорош! Еще бы...

Я проснулся до рассвета, словно меня что кольнуло в бок. Так и есть: Железняк дежурил. Опять договорились за моей спиной.

— Товарищ ефрейтор, разрешите мне сменить вас, — обиженно буркнул я.

— Хорошо. Подъем через час.

Ровно через час вместе с первыми признаками рассвета Железняк поднялся, как будто он и не спал, а следил за минутной стрелкой своих светящихся часов. Мне казалось, что он чаще, чем следует, посматривал на эти часы и, возможно, жалел, что дарственная надпись была сделана на невидимой стороне. Вслед за ним без зова встал Ратниек и деловито заскрежетал по железу самодельным ножом, пригодным, вероятно, не только для открывания консервных банок, а и для колки дров и штыкового боя...

Мы надели на себя белые маскхалаты и вышли наружу. Горизонт на востоке просветлел, а на западе расплывчатые силуэты горных вершин все еще не могли пробить черноту ночи. Оттуда тянул ветерок, насвистывая одному ему известную песенку.

Я оглянулся на нашу грибовидную скалу. Надо же было так искусно обработать ее снаружи и расточить внутри. Сейчас при робком матовом освещении она была особенно эффектна. Еще не обнажились глубокие трещины в ее гигантской шляпе, не видны беспорядочные осыпи у подножия. Она мягко вписывалась в серое полотно предрассветного неба...