Сборник - Приключения-76

— Идите.

Грязновский вышел в коридор. Там его ждал кряжистый младший лейтенант. Увидев майора, он встал и бросил руку к козырьку.

— Вы Егоров?

— Так точно.

— Знаете задание?

— Так точно.

— Прекрасно, — майор повернулся к Токмакову, — люди готовы? Тогда поехали.

Машину оставили, не доезжая двух километров до хутора.

Вы идите за мной, — сказал Егоров, — след в след, а то здесь одно гнилое место есть. Топь. Шагнул туда — и прощай рабоче-крестьянская милиция.

Шли осторожно, стараясь не шуметь. К дому мельника вышли, когда уже начало светать. Грязновский внутренне порадовался, что дом стоит так удобно. Деревья подходили почти к самому крыльцу.

— Значит, так. По одному человеку с каждой стороны. Токмаков, Егоров и я идем в дом. Помните, что у них на крыше часовой. Чуть что... Пошли.

Прячась за деревьями, они подошли к крыльцу. Поднялись. Внезапно загремела щеколда. Майор прижался к стене. Из дверей вышел человек, голый по пояс. Левой рукой он придерживал спадающие штаны. Человек зевнул, перекрестил рот. Повернулся, и тут Грязновский сильно ударил его рукояткой пистолета.

— Хозяин это, мельник, — шепнул Егоров, подхватывая падающее тело. — Пошли.

Грязновский толкнул дверь в сени, потом в горницу. После ночной свежести в нос ударил запах перегара, табака, грязного мужского белья.

— Это ты, Мирон? — спросил кто-то.

— Угу, — промычал Егоров и включил фонарь.

Токмаков из-за спины майора ударил веером из ППШ.

— Оружие, руки! — крикнул Грязновский и бросился на полураздетого человека, рванувшегося к столу. Они покатились по полу. Стол упал, и что-то больно ударило Грязновского по руке, но он, не обращая внимания на боль, продолжал выкручивать руку противнику и заломил ее так, что человек закричал от боли хрипло и натужно. В комнате стреляли, со звоном летело оконное стекло, кто-то стонал тонко и жалобно. Но майор не видел и не слышал ничего. Только хрип противника, только его сильное горячее тело.

Наконец вспыхнул свет фонаря.

— Товарищ майор, — звал Токмаков.

— Я здесь, посвети.

— Взяли? У нас двое раненых.

— А бандиты?

— Трех на месте. Одного взяли.

— Помоги связать. Так, — Грязновский встал. — Подыми его. Посвети-ка.

— Это Музыка, — сказал из темноты Егоров, — отгулял атаман.

Грязновский, обходя трупы, вышел на крыльцо. Где-то, километрах в пяти, ударил и замолк пулемет. Там начиналась войсковая операция.

Генка Стоценко прыгнул с трапа, не дождавшись команды «пошел!», чтобы медленно, солидно, как и полагается водолазу первого класса, опуститься под воду, утверждая необычность и чрезвычайность своей профессии.

Сильный, большой и, вероятно, оттого важный, он двигался по земле, как и под водой, точно в замедленной киносъемке. Ну, под водой это понятно — не побежишь. А на земле? Будто боялся опрокинуть или разбить окружающие его дорогие вещи. Всегда и во всем он был неторопливо деловит. Он никогда ничего не делал с ходу. В нем была та природная русская сметка, выраженная в пословице: «Семь раз отмерь, один отрежь». На Генку можно было положиться как на... Сравнений водолазы не любят.

Сомнений быть не могло, Генка, как, впрочем, и весь наш отряд, «заболел». Заболел «золотой лихорадкой»!

Прошло всего несколько минут, как под водой скрылся медный шлем Геннадия, а уже в наушниках сидящего на телефоне водолаза рокотал его октавный бас:

— Я на грунте, чувствую себя хорошо. — А еще через пару минут: — Включайте грунтосос и пипку.

Мотористы бросились по местам, никто не ожидал от Стоценко такой прыти. Заработал компрессор, подавая воздух. Шланг задергался, всхлипывая и задыхаясь, выплевывая на поверхность комки ила и грязи, которые мутным облаком расползались в прозрачной воде. Генка начал проходку туннеля.

Подъем «Ташкента» было решено осуществлять понтонным способом. Для этого под днищем корабля необходимо промыть пять туннелей. Продернуть через них стальные тросы (стропы). Затопить с каждого борта такое же количество понтонов, похожих на огромные бочки, подъемной силой в 500 тонн каждый. Принайтовать (прикрепить) к тросам, продуть их воздухом, они всплывут и... поднимут вместе с собой эсминец.

Но до этого маленького «и...» с многоточием несколько месяцев такого изнурительного водолазного труда, от которого глаза на лоб лезут,

Работ по промывке туннелей водолазы не любят. Клянут на чем свет стоит и принимают как жизненную необходимость или как больной лекарство.

Под воду опускают грунтосос, или, как его величают водолазы всего мира, «самовар». Его металлический кожух и впрямь чем-то напоминает самовар, особенно во время работы. По медным трубкам, их несколько десятков, загнутых концами во чрево этого чудовища, подается воздух, который с ревом, подобно сказочному джинну, выпущенному из бутылки, несется вверх, всасывая за собой грунт и увлекая его по шлангу на поверхность, чтобы отбросить на несколько десятков метров от места подъема.

Во время работы грунтососа водолаз сидит на нем верхом, обжав ногами и навалившись грудью, напоминая ковбоя, оседлавшего дикого, взбешенного быка на играх в родео. С одной только разницей, на родео всадник должен продержаться на быке несколько секунд, да и то, обеими руками схватившись за подпругу. У водолаза же в руках пипка, что-то вроде пожарного брандспойта, через которую бьет струя воды в двенадцать атмосфер, размывая грунт. И в этом положении водолаз еще пытается острить, напевая неизменную: «На самоваре я и моя Маша вприкуску чай пить будем до утра». Грунтосос рвется из-под него, каждую минуту готовый сбросить со своей спины, трясясь словно в лихорадке, пипка с силой в двенадцать атмосфер, ударяя в грудь, пытается выбить из «седла», а водолаз: «На самоваре я и моя Маша...»

И такой бешеной скачки с препятствиями — четыре часа, какой уж тут чай, а водолаз...

Тут маму родную забудешь.

— Ну ты, «на самоваре я и моя Маша», как дела? — беря телефон, спрашиваю я.

— Все в порядке, старшина, грунт мягкий, иду как по маслу-у-у-у, — отвечает Стоценко, и октава его голоса от тряски грунтососа на конце разливается тирольским фальцетом,

— Гляди в оба.

— Есть смотреть в оба-а-а-а!

«Гляди в оба», — ловлю я себя на мысли, — куда глядеть-то?» — мне смешно и грустно.

В туннеле водолаз находится в абсолютной темноте, как, впрочем, в любом месте на судоподъеме. Чтобы не сбиться с курса, он определяет направление своей ходки по швам обшивки корабля. Через-каждые 10—15 минут руки сами почти механически ощупывают днище, предварительно устроив пипку между колен и прижав ее грудью к грунтососу, иначе улепетнет. Прекрасный снимок для шестнадцатой полосы «Литературной газеты» к рубрике «Что бы это значило?», только такой снимок тогда, да, я думаю, и теперь, почти невозможно сделать.