Николай Коротеев - Искатель. 1974. Выпуск №3

Вертолет шел на высоте двухсот пятидесяти метров. Устроившись меж летчиком и штурманом, участковый инспектор старший лейтенант Малинка смотрел на землю сквозь стекла пилотской кабины. Рослому худощавому инспектору давно стало неудобно сидеть на корточках. Затекли ноги и ныла согнутая спина, но Пионеру Георгиевичу было не до себя.

Внизу текла вспученная от темной воды река. Наступило второе предосеннее северное половодье, когда от тридцатиградусной жары начала сочиться укрывшаяся под мхом и скудной почвой вечная мерзлота. Паводок бурлил куда резвее весеннего. Река подтопила русло, а из каждого распадка, ключа и ключика в нее стремились рыжие от ила и размытого дерна потоки. Молчаливые от полноводья и напористые, они легко тащили подточенные и сваленные деревца, деревья. Выворотни эти плыли корневищами вперед и походили на жутких уродцев.

Стремнина реки маялась в своем каменном ложе от одного берега к другому, будто в горячке, вскипая грязной пеной, растекаясь пролысинами водоверти над скалистыми завалами подтопленных перекатов, а во вновь явившихся заводях медлительно кружились водовороты. В них пена, сучья и мох образовывали скопления, напоминающие различные галактики, фотографии которых в журналах очень любил рассматривать Малинка.

Только теперь Пионеру Георгиевичу было не до «галактик», вращавшихся в заводях. Произошло нечто несообразное, непонятное. Впрочем, два года жизни в алмазном краю, тишайшие и спокойнейшие, совсем не расхолодили его. Наоборот, по долголетнему опыту он знал, что чем дольше тянется подобное спокойствие, тем неожиданней и коварней может быть происшествие. Бывало такое. И сейчас, задним числом, он как бы припоминал, что последнее время его душу тревожило странное беспричинное беспокойство. Возможно, конечно, и не существовало его, в сердце таилось обычное глухое напряженное ожидание, свойственное часовому на посту, но теперь услужливое воображение подсказывало: не ожидание вероятного и возможного то было, а именно предчувствие.

Машина шла точно над руслом, не срезая углов. На одном из поворотов инспектору показалось: он заметил плотик. Малинка даже руку протянул к локтю пилота, но, разглядев, что он обманулся, стал еще пристальней смотреть вниз. Летчик тоже увидел странное скопление бревен и, тронув старшего лейтенанта за плечо, указал вниз пальцем.

Инспектор поднял глаза, встретился взглядом с пилотом и помотал головой. Летчик понял его, ответил кивком. Тут штурман, сидевший рядом, сунул под нос Малинке планшет с картой и застучал пальцем по целлофану сначала в одном месте, потом чуть выше. На карте в том месте поперек сизой вены — реки — была проведена жирная черта, обозначавшая порог. Штурман снова ткнул пальцем немного ниже и опять в черту, затем показал растопыренную пятерню.

«Пятьдесят километров осталось до порога, — понял Малинка. — До порога, который едва ли перекрывает даже темная вода. Если мы не обнаружим плот и на нем Попова, то за порогом найдем, пожалуй, лишь его труп… Совсем плохо!»

Впрочем, кто может помешать ему пристать к берегу, разобрать плот, пустить бревнышки по течению, а самому податься в тайгу? Да, но, чтобы так поступить, надо иметь очень веские основания. Больше того, преступные причины. Попов, удравший на плоту, уж скоро год, как живет в этих местах, знает — в редкостойной лиственничной тайге, почти голой тундре, укрыться невозможно. В ней не то что человека — консервную банку разыскать можно. Если понадобится, конечно. Так почему же он, совершив что-то, удирает без оглядки? А коли ничего за ним нет — чего бежать? Да еще так… опрометчиво…

Штурман теперь показывал часы и провел пальцем по четверти циферблата.

«Пятнадцать минут лету…» — закивал инспектор.

Они по-прежнему шли на высоте двухсот пятидесяти метров, надеясь, если Попов бросил плот и ушел в тайгу, то, может быть, удастся приметить дымок костра. Хотя каждый сознавал: надежда эта призрачна, но и ее не стоило сметать со счета.

Если бы они знали, что, собственно, произошло? Но узнать обо всем инспектор мог лишь у Попова. Пока было ясно: тревога не напрасна. Раз один из неразлучников вдруг бежит куда-то сломя голову, бросив товарища, — произошло нечто серьезное. Мало ли бывает несчастных случаев на охоте? Однако в двадцатилетней милицейской практике Малинки не находилось происшествия, когда друг оставил бы друга в нечаянной беде.

То-то и оно, в «нечаянной беде»!

Всего четверть часа могли они потратить на осмотр с вертолета местности выше парома. Друга Попова, тоже бульдозериста и шофера Лазарева, ни живого, ни мертвого они не нашли. А Попова, миновавшего паромную переправу двенадцать часов назад, упускать никак нельзя. Что приключилось с Лазаревым — неизвестно. Но Попов-то жив-здоров. Его и надо догнать.

Хорошо еще, паромщик, знавший Попова, догадался позвонить Малинке. Пионер Георгиевич сразу почувствовал: беспокоят, как выразился паромщик, его, инспектора, неспроста. «Беспокоили» его происшествия на участке вообще чрезвычайно редко. Даже реже, чем следовало, предпочитая применять к мелким нарушителям не закон, а обычное право. Но коли «беспокоили», то, значит, это совершенно необходимо.

После позднего звонка паромщика инспектор оседлал мотоцикл и почти всю ночь провел в седле.

На полпути, там, где линия электропередачи отходила от дороги и шла прямиком, Малинка издалека услышал долгие надрывные сигналы автомашины. Потом они прекратились, и вскоре навстречу инспекторскому мотоциклу из-за крутого поворота выехал грузовик. Пионер Георгиевич поднял руку в краге, прося остановиться, и притормозил сам.

Зашипев тормозами, «ЗИЛ» замер как вкопанный. Долговязый, под рост Малинки, шофер выскочил из кабины и подошел к инспектору.

— Что случилось? — спросил Пионер Георгиевич. — Али аккумуляторов не жаль? Поди, всех медведей пораспугал.

— Эта живность давно распугана, начальник. А меня ребята тут обещались ждать… Я с час проваландался, только не дождался. Наверно, раньше уехали с кем-нибудь. Им же сегодня с вечера на смену.

— Паромщик вам ничего не говорил?

— Да ну его, Пионер Георгиевич! — шофер махнул рукой. — Вы про то, что Сашка удрал по реке? Как пить дать обознался паромщик. Не может того быть, чтоб Попов бросил Трофима, чего бы там не вышло. Неразлучники ж они! Сами знаете.