Владимир Монастырев - Искатель. 1974. Выпуск №6

— И эта Цеури не выходит у меня из головы. Ее кто-то явно запугал.

— Не исключено. И это могли сделать родственники. Вот вы не хотите верить, что Давида убил Алмацкир, а они поверили.

У Андрея Аверьяновича складывалось убеждение, что следователь Чиквани и сам не очень уверен в том, что Давида убил Алмацкир, но сейчас он усомнился — а так ли это? Твердо и без колебаний стоял тот на своем, и, надо сказать, ссылки его на особенности быта и местный колорит, видимо, имели под собой основание. Однако всех недоумений этими ссылками не разрешить. Разрабатывалась одна-единственная версия, не было попыток взглянуть на случившееся с иной точки зрения, пойти не от Алмацкира, а от Давида — о нем, о его окружении почти ничего не известно. Может быть, и эта однолинейность тоже от местного колорита?..

Дом Николоза Цихели примыкал к хорошо сохранившейся башне. Внутри было просторно; в комнатах стояло только самое необходимое: стол, стулья местной работы, с резным орнаментом, буфет в столовой, круглый стол, скамьи с высокими спинками в гостиной. Здесь же на одной стене висели охотничье ружье, кинжал в богатых ножнах, оправленный в серебро, и на серебряной цепочке рог. На другой стене — раскрашенные фотографические портреты: усатый горец в круглой сванке и в черкеске и женщина с красивым строгим лицом в темной одежде.

— Родители, — пояснил Николоз, — остались маленькие фотографии, мне их увеличили и раскрасили.

Обед подавала молодая, еще угловатая, чем-то напоминавшая Цеури, только без веснушек на лице, девушка. Она стеснялась, заливалась румянцем и отворачивалась, когда Андрей Аверьянович бросал на нее взгляд.

— Племянница, — улыбнулся Николоз, когда она вышла, — ученица. Из селения еще никуда не выезжала. Я живу бобылем, сам себе лепешки пеку, а сегодня пригласил ее на помощь. Еле уговорил… А вообще женщины у нас бойкие, чадры не носили, хотя место свое в доме знали…

— А это правда, что у вас новорожденных девочек убивали? — спросил Андрей Аверьянович.

— Правда, — ответил Николоз, — что было, то было, из песни, как говорят у русских, слова не выкинешь.

— Чем же вызвана была такая жестокая мера?

— Жизнь в горах и сейчас сурова, а полтораста лет назад наши предки буквально боролись за существование. Жен умыкали у соседей, за перевалами. Выгоднее было украсть, чем растить много лет. А потом добыть жену — испытание для молодого горца. Робкий и неспособный не заслуживал продолжения рода.

— Давно же это было, — сказал Фидо, — а теперь у нас девочке радуются так же, как и мальчику.

Вошла племянница Николоза, бросила на гостей взгляд горячих, длинного разреза глаз. И при виде этой девушки отлегло у Андрея Аверьяновича от души, и он испытал радость, что живет на свете вот эта красивая племянница Николоза, что родилась она в доброе время, а не сто пятьдесят лет назад.

Обед затянулся; не было разносолов, но были вкуснейшие хачапури, мясо с острым соусом и несколько видов съедобной травы, которую, глядя на хозяев, Андрей Аверьянович уничтожал в большом количестве.

Стемнело. Гости и хозяин вышли на широкую и длинную, во весь фасад, террасу. Над темными силуэтами близких гор в эмалево-синем небе разгорались звезды. И стояла над селением удивительная тишина.

Николоз принес из спальни музыкальный инструмент, похожий на мандолину с длинным грифом.

— Вот спасибо, что догадался, — сказал Васо, — а я только что хотел просить тебя спеть свои баллады. Это чунир, — пояснил он, — наш сванский музыкальный инструмент. Николоз его сделал сам, он у нас на все руки мастер.

Николоз подтянул струны, устроил чунир поудобнее на коленях и тихо тронул струны. И запел низким голосом. Андрей Аверьянович знал, что местный язык отличается от грузинского, но не думал, что это отличие так значительно: он понимал только отдельные слова и никак не мог уловить содержание. Васо пришел на помощь, Наклонясь к нему, пояснил:

— Это баллада о наших альпинистах, погибших на Памире. О долге, дружбе и чести…

Андрей Аверьянович не отрывал взгляда от певца. Лицо его было сейчас сурово и неподвижно — только губы двигались, жили. Голос вел однообразную мелодию, то повышаясь, то переходя на шепот. И не в мелодии было дело, а в той внутренней силе, с какой рассказывал свою балладу певец. Прошло немного времени, Андрей Аверьянович по-прежнему не смог бы перевести, пересказать эту песню, но уже понимал ее, и ему не требовалось перевода и пояснений. Он уже сопереживал с певцом, чувствовал леденящий холод заоблачных вершин, видел и слышал голоса людей, которые погибали, но не сдавались, боролись до конца и умирали непобежденными…

Баллада кончилась, чунир умолк. Андрей Аверьянович взглянул на Васо, на Фидо и прочел на их лицах следы волнения, какое испытал только что сам.

— Удивительно, — произнес он наконец. — Я не очень большой знаток, но, по-моему, это настоящее искусство.

Николоз спел еще одну свою балладу — об альпинистах, которые приняли бой с врагом на одном из кавказских перевалов. Андрей Аверьянович слушал, иногда прикрывал глаза, и воображение легко рисовало голые обледенелые скалы и людей среди этих мертвых скал. И слышался орлиный клекот в голосе певца и свист ветра на перевале…

Перед сном Андрей Аверьянович вышел на улицу и долго стоял, вбирая в себя тишину и красоту ночи, голубое сияние снегов на склонах могучего пятитысячника. Вдруг у каменного забора он увидел темный силуэт человека. Хотел окликнуть, думая, что это кто-то из гостей Николоза, но не успел. Человек шагнул навстречу Андрею Аверьяновичу. Был он в плаще с поднятым воротником, в широкой пастушьей шляпе, из-под которой видна была только нижняя половина лица — широкий подбородок, крупные губы.

— Ты адвокат? — спросил он хрипловатым, низким голосом.

— Да, — ответил Андрей Аверьянович, не столько испуганный, сколько удивленный неожиданным появлением незнакомца.

— Ты приехал защищать мальчишку?

— Вы кто, откуда?

Незнакомец не ответил. Он продолжал свое:

— Зачем копаешь? Защищай, пожалуйста, но зачем копаешь?.. Сколько они тебе заплатили?

— При чем тут плата? — Андрей Аверьянович хотел обойти этого странного человека, но тот заступил дорогу.

— Послушай, — сказал он, — уезжай отсюда. Мы тебе заплатим вдвое больше. Скажи сколько, и мы заплатим…

— Но кто вы все-таки? — настаивал Андрей Аверьянович.

— Это неважно. Скажи свою цену и уезжай, так будет лучше. А то в горах всякое может случиться: камень с горы на тебя упадет, оступишься и, не дай бог, в реку свалишься. Уезжай.

Незнакомец был высок и широкоплеч. Андрей Аверьянович прикинул свои возможности и решил, что ему одному тут не справиться. Надо было продолжать эту нелепую беседу, может, что-то удастся прояснить.