Аркадий Вайнер - Искатель. 1976. Выпуск №1

Чебаков откровенно, почти радостно захохотал, и я окончательно уверился, что сейчас ему нас бояться нечего.

— Это вы, инспектор, совершенно напрасно думаете. Я же вам сказал, что я совсем безобидный, как бабочка. Пользы вам от меня немного, но и вреда никакого…

Он стал укладывать на полке пакеты с пластинками, и неожиданно из стопы выскользнула, плавно перевернулась в воздухе фотография и упала на пол рядом с моим креслом. Я поднял ее и внимательно рассмотрел: красивая, совсем юная девушка, закрывающая одной рукой глаза от солнца, а другой обнимающая за плечи улыбающегося Бориса Чебакова…

Я очень люблю приключенческие кинофильмы. Хорошие, плохие — они мне все нравятся хотя бы потому, что я никогда не могу угадать, кто там в них злодей. Их всегда много — кандидатов в злодеи, у каждого есть какой-то подозрительный штришок в поведении или биографии, и когда уже совсем нацелился на кого-либо из них, тут-то и выясняется, что есть еще один — гораздо хуже прежних, но в конце концов виновником оказывается самый обаятельный, приятный и мирный человек.

На работе у меня всегда возникают трудности как раз из-за того, что этих кандидатов совсем нет. И это намного сложнее, чем работа с десятью почтенными подозреваемыми, среди которых наверняка есть один злодей.

Спускаясь по лестнице из квартиры Чебакова, я окончательно понял, что без каких-то мало-мальски реальных кандидатов мое дело с места не сдвинется. Самый соблазнительный вариант, при всей его трудоемкости, — искать преступника среди возможных врагов или недоброжелателей Позднякова — себя не оправдывал. Это тебе не классическая композиция в купе вагона или в загородном доме, отрезанном от мира обвалом, и незапертая маленькая гостиница, куда никто не входил и не выходил. На участке Позднякова проживает девять тысяч человек — как в приличном районном городке, и к ним ко всем не прицелишься: кто из них самый обаятельный, незаметный и приятный, чтобы в нем отыскать преступника. Самый плохой из них — из тех, что вступали с Поздняковым в конфликт, — мог бы в самом крайнем случае ночью в подворотне ударить его кирпичом по голове. Но то, что произошло!.. Нет, вряд ли кому-нибудь из них по силам провернуть такое дерзкое преступление среди бела дня.

Вчера мне в голову пришла еще одна мысль: а что, если мы совершенно произвольно объединили два не связанных между собой эпизода и от этого история с Поздняковым приобрела зловещий характер? Ведь со слов Позднякова мы представляем себе события таким образом: преступник устроил ему ловушку, отравил его, и когда тот утратил контроль над собой, вывел его со стадиона, украл пистолет и удостоверение, а самого бросил на газоне.

Но ведь может быть еще одна версия. Полностью доверяя словам Позднякова, я могу предложить и гораздо более скучную идею: я сам слышал о многих случаях патологического опьянения с потерей сознания от минимальных доз алкоголя. Это может произойти от невротического состояния, от перегрева, от пищевого отравления. Вот если Поздняков действительно патологически опьянел от бутылки пива на тридцатиградусной жаре, не помня себя выбрался со стадиона и залег на траве, то пистолет и удостоверение из кармана мог у него спереть «чистильщик» — особо отвратительная порода воров, которые обрабатывают пьяниц…

Неспешно раздумывая обо всем этом, я дошел до автомата и позвонил Халецкому.

— Для вас есть новости, — коротко буркнул он. — Хорошие.

— Что, меня в майоры произвели? — спросил я.

— Эти новости запрашивайте в управлении кадров. А у меня только серьезные дела.

— Тогда поделитесь, пожалуйста.

— Пожалуйста: химики дали заключение, подтверждающее слова Позднякова…

— Яд? — быстро спросил я.

Халецкий на мгновение замялся, потом медленно сказал:

— Да нет — это скорее лекарство…

— Лекарство?

— Да, химики считают, что это транквилизатор.

— Красиво, но непонятно. Как вы сказали — транкви…?

— Транквилизатор. Это успокаивающее лекарство. Я у вас на столе видел.

— У меня? — Да, андаксин. Это и есть транквилизатор.

— Что же, Позднякова андаксином отравили, что ли? Для этого кило андаксина понадобилось бы.

— Андаксин — малый транквилизатор, простейшая формация. А из пробки извлекли очень сложную фракцию. Кроме того, не будучи специалистом в этом вопросе, я затрудняюсь прочитать вам по телефону курс теоретической фармакологии.

— Все понял, мчусь к вам.

— Не мчитесь. Можете двигаться медленно — вам только думать надо быстро.

— Тогда я рискую не застать вас на службе.

— А на службе вы меня и так уже не застанете — я стою в плаще.

— Как же так, Ной Маркович, мне же обязательно поговорить надо с вами?

— Больше всего вам подошло бы, Тихонов, чтобы я оставил свой дом и принес к себе в кабинет раскладушку. Тогда бы вы могли заглянуть ко мне и среди ночи. Вас бы это устроило?

— Это было бы прекрасно! — искренне сказал я.

— Да, но моя жена сильно возражает. И я сам, честно говоря, мечтаю организовать свой досуг несколько иначе.

— Как же быть? Отложим до завтра? Но знайте, что ужин вам покажется пресным, а постель жесткой из-за тех мук любопытства, на которые вы меня обрекаете.

Халецкий засмеялся.

— Вы не оставляете для меня иного выхода, кроме как раз делить этот ужин с вами. Надеюсь, что ваше участие сразу сделает его вкусным. Адрес знаете?

— Конечно. Минут через сорок я у вас дома.

— Валяйте. Смотрите только, не обгоните меня — моя жена ведь не знает, что без вас наш ужин будет пресным…

В прихожей Халецкого висела шинель с погонами подполковника, и я подумал, что мне случается видеть его в форме один раз в год — на строевом смотру. Высокий худощавый человек в прекрасных, обычно темно-серых, костюмах, которые сидят на нем так, словно он заказывает их себе в Доме моделей на Кузнецком мосту, Халецкий в форме выглядит поразительно. Мой друг, начальник НТО полковник Ким Скоромников, ерзая и стесняясь, стараясь изо всех сил не обидеть Халецкого, прилагает в то же самое время все силы для того, чтобы задвинуть его куда-нибудь во вторую шеренгу — подальше с глаз начальства, ибо вид Халецкого в форме должен ранить сердце любого поверяющего строевика. Для меня это вещь непостижимая: он получает такое же обмундирование, как и все, но мундиры его, пошитые в фирменном военном ателье, топорщат на спине, горбятся на груди, рукава коротки, пуговицы почему-то перекашиваются, и в последний момент одна обязательно отрывается, стрелка на брюках заглажена криво, и один шнурок развязался. И над всем этим безобразием воздымается прекрасная серебристо-седая голова в золотых очках под съехавшей набок парадной фуражкой.