Том Шервуд - АДОНИЯ

Спустя минуту из бойницы на верёвке опустили корзинку. Один из всадников, подъехав, положил в неё кошелёк и бумажный свиток с печатью. Корзинка, подёргиваясь, полезла вверх.

— Ещё немного подождём, — сказал всадник, возвращаясь от ворот к спутникам.

— А сколько это «немного»? — недовольно спросил один из них, тяжело наваливаясь животом на луку седла.

— Ну, сам считай. Сейчас привратница отнесёт письмо к метрессе. Та прочитает, сочтёт деньги. Отдаст распоряжение. Привратница вернётся — и впустит нас. Думаю, через полчаса мы напоим лошадей и отдохнём.

— Через полчаса! Ехали весь день и всю ночь! Я к этому седлу припёкся, как к сковородке…

— Заткнись, приятель, — негромко бросил предводитель эскорта. — Ты что, терпеть не умеешь?

«Приятель» промолчал. Всадник подъехал к карете, заглянул в окно, резко постучал в дверцу.

— Просыпайся! — приказал он. — Приехали.

Карета едва заметно качнулась. Дверца раскрылась, в её проёме показалась маленькая Адония в своём мальчишеском одеянии. Присев, она осторожно опустила одну ногу на ступеньку, потом вторую — и спрыгнула на землю. Верховые, страдальчески кривясь, тоже стали слезать с лошадей. Разминали затёкшие ноги, переговаривались:

— Всю ночь тащились без отдыха.

— Да. К чему бы такая спешка?

— Наверное, за этой девчонкой могла быть погоня. Не зря же в мужское одели. Кто она, кстати, такая?

— Не твоё дело.

— Ну да, конечно. Я просто так, без интереса спросил. Не доноси патеру.

— Ладно, забудем.

Ждать, действительно, пришлось полчаса. Дрогнула и медленно отошла высокая створка ворот. Из-за неё на полтуловища выступила рослая служка в чёрном балахоне, неприветливо взглянула на прибывших.

— Донна Бригитта распорядилась впустить сиротку! — крикнула она деланно грубым голосом.

— А нас? — не без недовольства спросил предводитель эскорта. — Хотя б лошадей напоить!

— Только сиротку! В женский пансион мужчины не входят.

Шёпотом выругавшись, посланник повернулся к Адонии.

— Иди, тебя ждут.

— Я хочу к маме, — сообщила, уставившись на посланника ясными синими глазками, Адония.

— Ну, так иди! Мама там.

Адония поспешно, стуча мальчишескими, с железными пряжками, башмачками, затопала к воротам и неприветливой, в чёрном балахоне, служке. Торопливо вошла в безлюдный, тщательно выметенный двор. За её спиной с грохотом затворились ворота.

— Где мама? — спросила, обернувшись, с радостным томлением в голосе, девочка.

— Вон туда иди, — махнула рукой служка.

Адония посмотрела в сторону, указанную жестом. В рыжей кирпичной стене приземистого длинного здания с узкими зарешёченными окнами — крашеная коричневой краской дверь с округлым верхом. Над дверью — венок из белых и синих цветов. Цветы! Ну конечно же, мама там!

Добежав до двери, Адония попыталась её открыть, но та не поддалась. Тогда она стала тревожно и часто бить носком туфли в коричневый деревянный планшир. Ей открыла пожилая женщина, тоже в чёрном, с пугающей волосатой бородавкой над бровью. Грубо схватив Адонию за ворот камзольца, она, приподняв, перенесла девочку через порог и, толкнув в сторону раскрытой неподалёку двери, громко крикнула:

— Новенькая!

На звук её голоса торопливо вышли две молодые служки, также в одинаковых чёрных одеждах. Одновременно низко склонились. Одна пробормотала:

— Слушаем, сестра Ксаверия…

— Ты — к госпоже метрессе, — распорядилась Ксаверия, — а ты — отведёшь новенькую в мыльню.

Адонию привели в гулкое, с холодным каменным полом помещение. От двери протянулся ряд осклизлых, тёмного дерева лавок, дальше стояли несколько невысоких бочек, и наконец, у дальней стены, где была ещё одна дверь, высился огромный железный котёл, под которым горел огонь. Стылую, несмотря на огонь, мыльню наполнял запах дыма, дёгтя и сырого застарелого дерева. Над котлом, на деревянной площадке с лесенкой и перильцем стояла согнутая, хотя и без явного горба, служка и медным, на длинной и толстой ручке, красновато поблёскивающим черпаком доставала из котла дымящуюся горячую воду и сбрасывала её в чан с белым бельём.

— Раздевайся, — приказала Адонии приведшая её в мыльню девушка. — Одёжку сложишь вот здесь.

Она указала на мокрую лавку и, сменив на помосте горбунью, принялась лить воду в порожний, меньший по сравнению с бельевым, чан. Разбавив воду до приемлемо тёплой, она обернулась и ободряюще произнесла:

— Что же ты не раздеваешься? С дороги обязательно вымыться надо.

— Где мама? — вместо ответа спросила Адония.

— Ах, вот как, — послышался вдруг от двери холодный, низкого тембра, неласковый голос. — Маму ей захотелось… А что это за мерзость такая?! Ты почему в мужской одежде?! Быстро снимите с неё эту мерзость!

Словно большие чёрные птицы, метнулись к Адонии служительницы пансиона, стащили с неё и сбросали на лавку предметы мальчишеского облачения и, схватив за ручонки, потащили, почти понесли Адонию к чану.

— Дёготь лить, донна Бригитта? — торопливо спросила одна из служек, закручивая обнажённой по локоть рукой воду в чане.

— Это же надо — вырядиться в мужское! — подходя ближе, гневно выговорила среднего роста, с властным взглядом тёмных глаз, с очень смуглым лицом дама. На голове у неё был высокий, сильно крахмаленный белый колпак. — Маленькая ведьма! — И, глянув на послушницу, приказала: — Лить дёготь. И побольше. — Затем, переведя взгляд на Адонию, брезгливо спросила: — У тебя вши есть?

— Что такое вши? — вздрагивая от прохлады, спросила Адония.

— Вот вам, — на мгновенье вознесла руки к закопчённому потолку донна Бригитта, — ещё одна дворяночка. — И громко распорядилась: — Обрейте её. Даже если вшей нет.

— Где мама? — спросила, охватывая себя за плечи, Адония.

— Ещё раз услышу про маму, — вытянула в её сторону смуглый палец метресса, — принесу розгу.

— Что такое розга? — тут же спросила девочка.

В этот миг одна из служек ладонью, как бы невзначай, закрыла неосторожной пришелице рот и поместила её в купальный чан.

— Напрасно стараешься, сестра, — холодно проговорила метресса. — Пусть эта дворяночка сразу покажет весь свой норов. Будем знать, с чем иметь дело.

— Она же такая маленькая, — виновато пробормотала девушка. — Она сама не понимает, что говорит.

— Я понимаю! — заявила набрасывающая на себя тёплую воду Адония.

— Как твоё имя? — зловеще вопросила метресса.

— Папа звал меня Адам, — сказала девочка. — Когда он придёт?

— Твой папа никогда не придёт. Он умер, и его закопали в землю.

— А где мама?

— Я предупреждала тебя! — скорбно сложила перед собой ладони метресса и вышла.

— Молчи, деточка! — горячо зашептала девушка. — Потом, когда ляжешь спать, я тебе расскажу, как себя нужно вести, а пока молчи, не зли её! Делай всё, что она велит! Она ведь и в чулан запереть может…