Кеннет Оппель - Небесный скиталец

Это было неправильное решение, и я знал это. Но не мог отпустить ее одну бродить по лесу. Кроме того, мне хотелось еще раз взглянуть на эти кости и помочь ей забрать их. Мне приятно было помогать ей.

— Тогда примерно в шесть тридцать, — сказал я. — Ждите меня внизу главной лестницы.

Я ужасно устал и, казалось, должен был провалиться в сон, едва коснувшись щекой подушки. Но нет. Я пытался уснуть, воображая, что мы летим. Я представлял себе «Аврору», поднимающуюся в безоблачное небо, и себя в командной рубке, ведущим ее. Но каждый раз, когда я почти задремывал, какая-то часть моего сознания впадала в панику, выталкивала меня из сна и сердце мое начинало колотиться. Я как будто вернулся в тесные, с низкими потолками комнаты в Лайонсгейт-Сити.

Отвратительно было так скверно чувствовать себя в собственной любимой каюте. Она маленькая, но дело не в этом: когда «Аврора» летит, каюта становится большой, как само небо, и сон мой безграничен, как континенты, и глубок, как океан.

Сейчас она превратилась в тюремную камеру.

Было уже четыре утра, когда тело мое не выдержало и я заснул, несмотря на сумятицу в голове. Я спал, и мне снилось, что я бегу по берегу. За мной несется скелет, невесомо паря над песком, взмахивая костяными крыльями и далеко выкидывая ноги. Челюсти оскалены.

А я такой медлительный, такой слабый. Я едва отрываю ноги от песка, чтобы сделать шаг. Почему я не могу бежать быстрее? Он вот-вот догонит меня. Что со мной случилось? Я должен лететь, но не могу оторваться от земли.

Я рвал лианы, нависавшие над веткой, стараясь дать доступ свету. Мне было не по себе от этого занятия, и я поглядывал на скелет, будто ждал, что он сейчас задвигается, рассерженный, что потревожили его долгий уединенный сон. Теперь, когда вокруг стало просторнее и утреннее солнце заливало его иссохшие кости, он словно уменьшился и выглядел печальным, осевшим и съежившимся на широкой ветке, и уже не казалось, что он готовится к прыжку.

— Великолепно, намного лучше! — крикнула с земли Кейт. Я спустился по стволу, и она сделала фотографию снизу. Она сказала, что важно точно показать, где был обнаружен данный экземпляр. Она пользовалась камерой поменьше той, которую я видел в ее апартаментах. Это был компактный ящик с большой зеркальной лампой на передней крышке. Когда она делала снимок, мощная вспышка заставляла лесных насекомых на миг замолкнуть.

Камера и вспышка удобно помещались внутри кожаного футляра с мягкими внутренними стенками. Кейт несла его на ремне через плечо, пока мы в утренних сумерках пробирались по лесу. Я предлагал понести его, он выглядел довольно громоздким, но она отвечала, что все в порядке, это ее аппарат, ей с ним и возиться, и это произвело на меня впечатление. Тем не менее она дала мне нести саквояж. Она настояла на том, чтобы взять его и сложить туда кости. Я чувствовал себя нелепо, продираясь сквозь папоротники и заросли с саквояжем, расписанным розочками.

— Я оставила в нем довольно много тряпок, — сказала Кейт, — чтобы заворачивать кости. — Кости, по ее словам, вещь хрупкая, а эти — особенно. Она не хочет, чтобы они раздробились или поломались.

Мы добирались до дерева больше часа.

— Вы можете встать вплотную к ним, — обратилась она ко мне снизу, — конечно, не касаясь их?

— Зачем? — поинтересовался я.

— Масштаб.

Мне было неуютно рядом со скелетом, но я тем не менее неохотно примостился возле него и уставился в большой черный глаз камеры. Вспышка!

— Отлично, — бросила она. — Я лезу.

Сначала она подала мне камеру, потом я помог ей вскарабкаться на нижнюю ветку. На ней был белый теннисный костюм из хлопка, с отчаянно короткой юбкой, чуть ниже колен, но зато подол не путался в ногах и было гораздо легче лазать по дереву. Еще она обула сандалии на плоской подошве, с надежными пряжками. Ноги ее были обнаженными, и, когда я первый раз это заметил, щеки у меня вспыхнули. Даже в тропический зной у юных леди не принято разгуливать с голыми ногами. Я старался отводить от них глаза. Они были белые, в фиолетовых синяках — результат наших вчерашних гонок по лесу и лазанья по деревьям.

Прежде чем начать снимать, она измерила скелет матерчатой мерной лентой — длину, ширину, высоту, сделала еще кучу других промеров, на мой взгляд совершенно ненужных, и записала все это. Я заметил, что она использует журнал своего деда, продолжая работу, начатую им год назад. Мне нравилось наблюдать за ее руками — как она пишет, как ее пальцы держат карандаш. У нее были красивые, длинные пальцы, но и сильные на вид. Наверно, она их натренировала, листая страницы в книгах.

Потом дело дошло до фотографирования. Кейт хотела получить снимки с близкого расстояния и во всех мыслимых ракурсах, чтобы дома без проблем снова сложить из костей скелет. Это была непростая работа — маневрировать вокруг скелета, и она облазила все соседние ветки в поисках наиболее подходящих точек, а я на всякий случай сопровождал ее, держа камеру, пока она подготовится, и пару раз успел подхватить ее, когда она собиралась свалиться с дерева.

— Откуда вы знаете, что они не обитают на земле? — Это беспокоило меня все утро. Если нашелся один, здесь могут быть и другие, только на этот раз живые, с зубами и все такое.

— Дедушка писал, что они никогда не садятся на землю. Он видел, как они направляются к югу, помните? Они просто кормились здесь. Это не наземные животные, Мэтт. Взгляните на эти передние и задние конечности. Они не могут ходить. Они не нуждаются в земле.

— Верно. — Я просто хотел убедиться. — Значит, он должен был погибнуть на лету.

Я посмотрел вверх, сквозь крону, и подумал, что могло так случиться. Прямо над головой виднелась заплатка ясного неба. Он умер в воздухе и полетел к земле, кружа, как сухой лист, и случайно опустился прямо на эту ветку в целости и сохранности. Немножко неестественно, но… Нет. Невозможно. Когти его впились в кору. Он был еще жив, когда приземлился здесь. Я попытался представить себе это. Он был слишком слаб или болен, чтобы летать, и начал падать, расставаясь с небом, своим домом, теряя метр за метром высоту, которую ему уже не суждено было набрать вновь. По воле случая внизу оказался остров, и он упал на деревья, пытаясь зацепиться слабеющими когтями, пока не рухнул на эту большую старую ветку. И он припал к ней, когда пришла смерть. Ни одна птица не осмелилась приблизиться к его телу: они никогда не видели таких существ. Лишь насекомые через некоторое время принялись трудиться над его останками.