Александр Мартынов - В заповедной глуши

Огромными глазами мальчик смотрел на отца. В этих глазах горело и рушилось что-то такое, отчего Сергею Степановичу стало больно — больно под сердцем. Но он сказал непроницаемо:

— Помни: вернуться за тобой можем только мы сами. Здесь — не верь никому.

Валька медленно кивнул. И так же медленно сказал — слова падали ртутными каплями:

— Я клянусь честью, что сделаю всё, как ты сказал. Сейчас. И… потом тоже.

Сергей Степанович встал.

— Я люблю тебя, Валя, — сказал он тихо.

Это очень страшно — когда хочешь и не можешь плакать.

Сжавшись, Валька сидел на колоде. Где-то — не очень далеко — шуршали время от времени машины, пару раз слышались людские голоса. Но всё это теперь были звуки из другой жизни. Из совершенно другой.

Нельзя было встать. Нельзя было пойти домой. Дикая мука: Валька был в родном городе, его дом стоял, наверное, совсем недалеко — но туда нельзя было пойти. Нельзя было вернуться к отцу и маме.

Страшнее этого Валька не мог себе представить ничего. Он даже не думал, что может быть — так.

Кто он теперь? Эта мысль пару раз скользила на краешке сознания, но тут же уходила — разве важно? Разве теперь вообще что-то может быть важно? И неужели всё-всё-всё может кончиться вот так — сразу, как, наверное, кончается для человека при взрыве: просто сразу темнота… нет, не темнота — ничего.

Ни-че-го. Валька ухватился за эту мысль и поднял голову. За кустами сирени виднелся старый дом. Он войдёт туда. Там наверняка найдётся… что-нибудь, что можно закрепить на балке, на каком-нибудь крюке, верёвка какая-нибудь. И… Разве он будет первым? Сколько его сверстников кончают с собой, хотя у них нет и сотой доли той беды, которая обрушилась на него…А потом не будет страшно, не будет больно, а будет никак— и это хорошо, потому что никак— это и есть никак. Валя, сказала мама. Валька отчаянно обернулся, подталкиваемый какой-то дикой надеждой. Никого не было, но он точно слышал мамин голос. Точно.

Нет. Валька помотал головой, крепко зажмурившись. Они живы. Они с отцом пока живы. И верят, что жив он.

Значит, он будет жить.

Валька встал и начал бесшумно пробираться к выходу из заброшенного сада…

…Отдавая распоряжения сыну, Каховский-старший, наверное, просчитал не всё. Он не просчитал в первую очередь, как заметен будет четырнадцатилетний мальчишка на пустынной ночной улице. Валька же (тупое отчаянье сменилось холодной расчётливостью, хотя боль никуда не ушла) понял это, едва высунув нос на улицу. Он был близко к окраине, но и отсюда «выйти из города» — это пройти не меньше трёх километров прежде чем начнутся леса пригородной зоны.

Часы на его руке (дешёвые, китайские) показывали полвторого ночи. В центре сейчас вовсю работают клубы и бары, будь его воля — он бы пробрался именно в центр… но Валька сообразил, что в этом отец прав. В городе не спрячешься. Город внушает чувство ложной безопасности (вон сколько людей, поди найди!) — и выдаёт того, кто пытается в нём скрыться. Случайной встречей, случайно брошенным взглядом…

Насилуя себя (до физической боли), Валька понял: надо делать так, как сказал отец. Даже если каждый шаг из города, от близких, будет равен шагу босиком по раскалённому углю (а Валька знал, что так и будет).

Он один. И он должен спасаться…

…Валька пережидал в кустах напротив школы де ла Роша, пока проедет патрульная машина. Он устал, хотелось есть и — болезненно — спать. К школе его привело неосознанное желание ещё раз взглянуть на неё. Ведь по пути же…

Отжавшись на руках, Валька начал вставать с росной травы. И удивлённо увидел, как открылась дверь — и на крыльцо вышел Димка. Постоял, насвистывая и отряхивая руки (с низ сыпалась какая-то пыль), потом сказал за плечо:

— Я пойду, завтра доделаю. Там немного осталось, а уже в школу скоро. Посплю хоть…

— Погоди, я подвезу тебя, — донёсся голос де ла Роша откуда-то из глубин здания.

— Да не надо. Мне не влетит, мы же предупредили, — и Димка шагнул с крыльца.

И… Валька нарушил приказ отца. Нарушил его запрет. Просто в этот момент ему до такой степени стало жутко и одиноко, что он не успел себе напомнить о словах Каховского-старшего: «Не верь никому!»

Да и не умел он никомуне верить.

Это могло стать роковой ошибкой. Те, кто не верит никому, ошибаются редко. В этом их сила. А слабость — слабость в том, что к ним никто не подойдёт, не подбежит, как побежал к Вальке Димка, услышав шипение из кустов: «Ди-и-и-иммм, Димммм!..» И для них никто не сделает того, что было дальше.

Просто так.

Не задавая вопросов.

Бесплатно.

Потому что было ясно: в беде — друг…

… — Сделайте погромче, — попросил Валька. Де ла Рош, левой рукой ведя «Пежо», правой увеличил громкость приёмника:

Валька лежал на полу между задним и передними сиденьями, прикрытый спущенным покрывалом. Впрочем, де ла Роша никто не останавливал, и уже минут пять как машина маэстро мчалась через пригородную зону.

— Валентин, — сказал де ла Рош, не оборачиваясь. — Мы можем сейчас поехать… в одно место. Там ты спрячешься и будешь ждать. Сколь угодно долго. Я просто предлагаю.

Это была соблазнительная мысль. Вот сейчас он скажет: «Да!» — и взрослый человек будет о нём заботиться, возьмёт на себя если не все, то часть проблем — хотя бы где спать, что есть…

Валька стиснул зубы. И ответил:

— Нет, маэстро. Спасибо, но — нет. Вы и так рискуете. Я даже не говорю вам, куда я отправлюсь. И я не хочу вас подводить, потому что, когда меня у вас найдут… а найдут обязательно, поверьте мне… скажут, что вы меня похитили… — Остановите, пожалуйста. Я пойду дальше сам.

«Пежо», вильнув, свернул на обочину. Валька выскочил из машины. Задержался на миг, лицо его исказилось, он хотел попроситься обратно… но повернулся и пошёл через узкую полозку луговины к смутно темнеющему в утреннем тумане лесу. Молча. И так же молча де ла Рош перекрестил его исчезающий силуэт…