Сергей Заяицкий - Красавица с острова Люлю

«Если вы не презираете любви девушки простого происхождения, то приходите под утро в лебединую беседку. Господь вознаградит вас, ибо вы спасете гибнущее сердце».

Этого не доставало! Он с презрением сунул бумажку в карман. Какая-то судомойка вздумала конкурировать со своей госпожой… Во рту его стало вдруг горько. Он раскусил розан. Выплюнув цветок и еще раз пожав плечами, он вышел на главную аллею и, пройдя между рядами автомобилей, вошел в дом. Какая-то дама схватила его за плечо, другая прижалась к нему полною обнаженною спиною, но он видел там, в конце зала, ярко-красное с белым пятно — Терезу, красное было ее платье, белое ее руки, шея, грудь. Красного было меньше, чем белого. Через секунду он уже обнимал гибкий стан и, глядя в страстные, большие глаза, вел красавицу среди живого потока под звуки таинственного фокстрота. На ораторской кафедре, взятой напрокат у одного из членов бывшего русского Временного правительства и обклеенной карикатурными плакатами, стоял сам Пьер Ламуль и кричал, неистово звеня колокольчиком:

«Первому, кто напьется вдребезги, выдается золотой кубок! Дам, целующих кавалеров, прошу брать с них расписки! Представившая тысячу расписок провозглашается королевой поцелуев. О-ге-ге… У-лю-ли! Бонвиваны всех стран, соединяйтесь!».

— С тебя я не буду брать расписок, — говорила Тереза, пожирая глазами Мориса и грациозно в танце покачивая свой стан.

— А я не буду их тебе давать! Во Франции не хватит бумаги.

И они снова слились с пестрою толпою.

Кончив кричать, Пьер Ламуль подошел к столику, за которым сидел Роберт Валуа — славный потомок свергнутой династии, адвокат Жан Эбьен — племянник Гамбетты — и Сергей Иванович Ящиков, русский эмигрант из военных, человек с красной шеей и сангвиническим цветом лица.

— Дамы, — говорил Эбьен, наливая себе бокал шампанского, — превосходят самих себя!

— В них проснулись инстинкты, — сказал Валуа, отрезая ломтик сыру: они-таки добились своего, как говорила моя прабабушка Екатерина Медичи, слушая в Варфоломеевскую ночь крики избиваемых гугенотов…

— Кто же сейчас исполняет роль католиков и кто гугенотов? — спросил Эбьен.

— О, католики, разумеется, дамы… Они нападают…

— Ко мне подошла одна и сказала: интересная эспаньолка, угости коньяком.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Ящиков. — Это мне нравится… А? Так и сказала?

— Ну и что, — спросил Ламуль, подойдя к ним и ущипнув одну из проплывших мимо красавиц, — защемило это вас или не защемило?

— Я думаю! Клянусь предком моим Франциском! Штука с перцем!

— С красным или с черным? — воскликнул Ящиков.

— Эти русские не могут без политики!

— Vive le roi Henry Quatre!

— Прошу при мне не упоминать о Бурбонах!

Пьер Ламуль взобрался на стол и заорал, размахивая бутылкой.

— О ла, ла! Живее! Веселее! Хохочите так, чтоб в Москве слышно было!

Глядя на него, бешено замахал смычком румын, и вся толпа понеслась мимо, сталкиваясь, визжа и хохоча. Тогда Пьер Ламуль вдруг сделал знак, и зал погрузился во мрак.

Музыка умолкла, хохот и визг усилились. Но мгновенно опять все осветилось, и почти рядом с собою увидал банкир свою Терезу, страстно обнимающуюся с Морисом Фуко.

— Передышка, — крикнул он менее весело, чем кричал до сих пор, и все кинулись занимать столики.

— Идем сюда, — шепнула Тереза, и они сели вдвоем в углу за маленький столик.

— Старая дыня взбеленилась, когда я тебя обнял…

— Я могу выдать тебе расписку.

На белой стене появился вдруг раскланивающийся Чарли Чаплин. Люстры погасли, и под аплодисменты пирующих стал изощряться в ужимках прославленный киногений.

— Уговори его куда-нибудь уехать!

— Как же! Он жить без меня не может!

— Пошли его к черту!

— А черт разве даст мне в год 200 000 франков?

— О эти франки!

— Да! «О», когда они есть, и «ах», когда их нет!

— Неужели ты продажна, Тереза?

— Не для тебя! В тебя я влюблена, как 10 000 мартовских кошек!

— Почему только 10 000?

— Ну, двадцать тысяч. А как ты любишь меня?

Морис хотел страстно ответить ей и на секунду задумался, вспоминая, какое из животных всего влюбчивее.

Внезапно по зале пронесся возглас восхищения. Он взглянул на экран и замер от изумления. По пенистой дороге неведомого леса шла красавица… такая красавица… Но все исчезло, и явилась надпись:

«Инженер Симеон пробует новый трактор».

— Снова, снова, — раздались голоса, — повторите картину.

Вспыхнули слова:

«Виды острова Люлю. Туземная девушка торопится выйти из леса до захода солнца».

Явился неведомый лес и красавица… такая красавица и вновь…

«Инженер Симеон пробует новый трактор».

— Снова, снова, — кричали мужчины, — к черту инженера!

— Так как же ты любишь меня? — спросила Тереза, нащупывая туфелькой ногу Мориса, которую тот по рассеянности отдернул. — Ну же!.. Как ты меня любишь?

— Я… я… очень люблю, — пробормотал он, глядя на экран.

— Да перестань смотреть на эту дуру! Как же ты меня любишь?

— Люблю… как…

— Ну, как что?

— Как лошадь!

— Осел!

Среди дам слышался ропот.

— Дальше, дальше, — кричали они, а мужчины орали: — Снова, снова!

Наконец окончательно и бесповоротно появился на экране лысый инженер Симеон и заковылял на тракторе по американскому полю. Тереза уставила на него лорнет и, больно прищемив локтем палец Мориса, воскликнула:

— Какой красавец… сразу видно, что… изобрел трактор.

И ушла, швырнув в Мориса салфеткой.

Прекрасная Тереза рассердилась, и все заметили это.

Рассердились вслед за ней многие дамы. Жена Жана Эбьена подошла к нему, взяла его под руку, ущипнула при этом под локтем и, не разжимая щипка, повела по залу.

— Ну-с, — сказала она с лучезарной улыбкой, так что со стороны казалось, что она говорит что-то очень приятное, — мерзавец вы этакий! Не угодно ли вам уехать домой, потаскун проклятый?

И она еще сильней сжала щипок.

— Люсси! — прошептал истязуемый.

— Поедем домой!

— Но!..

— Или я сейчас пойду и отдамся первому встречному!

Роберт Валуа и Ящиков не имели жен.

— Вот женщина, — говорил первый, — клянусь моим предком Генрихом Анжуйским! Эта женщина! Это то, что называется женщиной!

— Да, — багровея, бормотал полковник, — мда!.. Много женщин видал в родной стороне… но одна лишь из них в память — врезалась мне… Эй, дубинушка, ухнем!

Прекрасная Тереза удалилась, говорят, в свою комнату и там билась сама и била все кругом в ужасающей истерике.

Пьер Ламуль беседовал о чем-то с демонстратором картин, Морис Фуко смущенно стоял возле и, видимо, соображал, как и чем может он теперь вернуть столь близкое и возможное недавно счастье. Веселье внезапно исчезло, как шампанское, вылитое на зыбучий песок. Шипя, как змеи, одевались в передней дамы. Смущенно улыбаясь, утешали их кавалеры. На патагонца с крюшоном никто уже не обращал внимания. Его затолкали. Китайчонок распахивал двери. Негритенок усаживал в автомобили. Этот маленький черный сын далекого Конго видел в эту ночь поразительные сцены. Он видел, как одна полная дама, сев в автомобиль, сорвала с шеи ожерелье и им принялась хлестать по щекам важного на вид господина, видел и еще много такого, чего, не могли понять его курчавые мозги. Зал опустел. Ламуль прощался с Робертом Валуа и с Ящиковым.