Петр Сергеев - Когда открываются тайны (Дзержинцы)

Любочка робко вышла, озадаченная странным поручением.

— И тебе советую прогуляться, мало ли кто наших девушек обидеть может, — сказал Бородин, обратившись к Потемкину.

Тот понимающе кивнул в ответ.

Цыганка и Любочка молча прошли Суворовскую. У входа в Александровский парк встречный патруль замедлил шаг. Один из матросов с улыбкой прокричал: «Маленькой хозяйке привет!»

Любочку знали матросы-пограничники и уважали ее за скромность и трудолюбие.

— В обществе моряков я всегда чувствую себя, как рыбка в воде, — похвалилась цыганка, когда они вошли в парк.

— Пожалуйста, не говорите так при мне, — не удержалась девушка.

— Ах ты моя красавица, я тоже такая была. Тебя как зовут?

— Люба.

— Любушкой тебя называть надо. Меня тоже так называли, когда пятнадцати не было, а потом — только Любовь.

Они прошлись по аллее, мимо дуба-великана. Цыганка ударилась в воспоминания.

— А уж после свадьбы муж стал Любкой звать. Так вот Любкой и осталась. А муж — бородища — во, как стеганет кнутом для острастки — ветер в тихий день засвистит: «Любка, шатер чини!»

Цыганка умолкла. Вдруг она рванулась в соседнюю аллею, где только что прошел человек. Любочка вздрогнула, растерянно глядя, как пригибается к земле цыганка.

— Боже мой, — прошептала она, — прячется, от меня хочет уйти.

Она хотела крикнуть, но получился шепот, которого сама испугалась.

Цыганка медленно шла обратно.

— Потянешь? — спросила она, протягивая прилипший к ее пальцам только что подобранный дымящийся окурок.

— Что вы, я не курю.

— Как хочешь, — равнодушно ответила она на Любочкин отказ, жадно затянувшись и проглатывая дым.

— Хороший ваш начальник, да жадный: картошкой накормил, а папироски на закуску не дал. — Оглядевшись вокруг, добавила:

— Хорошо тут, вольно, и весной пахнет, только у меня метель играет, — вздохнула цыганка, опустившись на скамейку. В глазах ее нарастала тревога.

Любочка постояла немного и тоже присела на скамью.

— Не договорила я тебе, милая!

Цыганка, сидя, взяла Любочку под руку, прижалась к ней, заглянула в глаза. — Десять лет Любкой была, измытарилась. В позапрошлом году табор наш в Крым перекочевал. Хор самому барону Врангелю пел. Приглянулась я одному офицеру, и он мне мил показался. Чистенький, беленький. «Брось своего бородача, женой моей будешь», — сказал он. Я и поверила. Только жизнь не стала легче. Как игрушка из одних рук в другие переходила. Каждый день у него друзья новые. Любка, спой, Любка, потанцуй. Красные пришли, офицер сбежал. Меня прежний муж нашел. Побил больно...»

Цыганка вздохнула, села поудобнее, обхватила руками колени.

— К Днепру табор откочевал. Утром в село бандиты заскочили. Офицерик мой в длиннополый кафтан разодет, с крестом на шее по табору глазами рыщет, разыскивает. Мужа пристрелил, а меня на тачанку и к попу. А попы у него все дружки-приятели. Обвенчались под пьяную руку. Только потом я поняла, что не любовь моя нужна офицеру. «Пойди, говорит, по селам, гадай, да гляди, что к чему у большевиков...» — Не пойду, — отвечаю, — никуда, с тобой хочу, а он давай меня по лицу хлестать... Надоело мне от него обиды терпеть, и решила я в табор вернуться, да в Каховке задержали... Цыганка тяжело вздохнула.

— Ох, детка, как мне табачок душу распалил! Может, мы на рынок сходили бы за самосадом? Люблю крепкий табак.

— Но у меня нет денег, — пробовала отговорить ее Любочка, боясь, как бы в базарной толпе цыганка не скрылась.

— Ой, не горюй ты о деньгах, милая. Все у женщины будет, пока красива да молода, — запричитала цыганка, воровато оглядываясь по сторонам. Она вскочила на ноги, зашла в полосу от дуба и через минуту уже держала в руках золотую пятирублевую монету.

Любочка поразилась.

Они вышли из парка. Миновали проспект, повернули на Торговую и влились в гомонящую толпу людей.

Цыганка преобразилась, завидев рынок. Ловко орудуя локтями, она зашла в самую гущу толпы — «на тучу». Люди там держали на руках старые вещи, покупали и продавали, спорили, бранились, уговаривали друг друга. Какой-то верзила в клетчатом кепи и узких брючках по щиколотку, унизанный, точно ожерельем, медными зажигалками, ущипнул Любочку выше локтя.

— Мадемуазель, не угодно ли: машинка последнего образца!

— Отлепись, пока глаза целы! — зашипела ему в лицо цыганка. Парень оторопело попятился. Цыганка прошла к сидевшему на пустом ящике старичку. Тот держал между ног мешочек с махоркой. За полы его старого сюртука цепко держалась девочка.

Цыганка молча подставила свой карман. Старик щепотками наполнил доверху стеклянную меру и осторожно высыпал табак покупательнице, не поднимая на нее глаз. Лишь девочка с неустрашимым любопытством разглядывала цыганку. Та одной рукой поддерживала карман, другой проворно запихивала в рот моченое яблоко, выхваченное у торговки на ходу.

— Сколько с меня, папаша? — спросила цыганка.

— Цена известная — сто тысяч.

— Давай сдачу, старик.

Она показала старику золотую монету.

— Деда, есть хочу! — жалобно протянула девочка.

Цыганка покосилась на рваное платьице, на худенькое личико с грустными глазами. Перед ней вдруг пронеслось ее безрадостное, сиротское детство в таборе, попрошайничество. Она погладила вьющиеся волосы девочки, положила в ее ручонку золотую монетку, торопливо свернула самокрутку. Крепко затянувшись, выпустила изо рта волнистые кольца дыма.

— Пошли, милая, домой. Начальник у тебя строгий.

Они выбирались из последних рядов крестьянских повозок, как вдруг перед цыганкой, точно из-под земли, вырос мужик. В одной руке у него был скрученный арапник, другой сдерживал под уздцы вороных, запряженных в пролетку.

— Любовь Гордеевна, наше вам почтение, — с деланной радостью прохрипел мужик.

Цыганка вздрогнула, но не сбавила шаг, не поглядела на мужика.

— Что, не узнаете? Запамятовали?

Мужик поймал ее за руку, притянул к себе:

— ...Велел живую или мертвую доставить! Характер его знаешь?

— Он еще моего характера не знает, — ответила цыганка.

— Не ломайся, садись, мигом на месте будем, — засопел мужик, оглядываясь, и добавил: — У-у, стерва! Три дня тебя ищем по всему уезду, бесстыдница. Думали: в тюрьму угодила.

Любочка сразу не поняла, что происходит, но когда мужик, обхватив цыганку, попытался затащить ее на повозку, девушка схватила опущенные поводья, вынимая браунинг:

— Стой! Пулю в лоб получишь!

Мужик словно не видел оружия. Взмахнул тяжелой плетью. Но его крепко ухватил за запястье матрос. Рядом с матросом оказался невидимый до сих пор Потемкин.

— На кого руку поднимаешь, гад?!

Их окружила толпа любопытных. Мужику пришлось подчиниться требованию: сесть в свою же бричку. Вожжи взял Потемкин.