Петр Сергеев - Когда открываются тайны (Дзержинцы)

Согласившись, в конце концов, что борьба с курением — это их комсомольское дело, Сергей Петрович кратко объяснил, зачем он появился в укоме, в общих чертах рассказал о задачах Особого отдела по охране границ, о роли комсомола в этом деле.

Комсомольцев разочаровали слова Сергея Петровича о том, что ему пока нужны лишь два добровольца в аппарат: грамотная девушка — секретарь-машинистка и паренек на должность коменданта Особого отдела. Сергей Петрович не утерпел и при этом многозначительно посмотрел на сидевшего рядом с Филипповым Грицюка.

Секретарь укома перехватил этот взгляд и лукаво подмигнул присутствующим, будто говоря: «Видите, какую удочку забрасывает». Затем, почесав свой кудрявый затылок, произнес:

— В отношении секретаря-машинистки сразу ставлю на голосование. Кандидатура у нас на сегодняшний день только одна. Хоть и беспартийная, но уком за нее ручается.

— А личное согласие? Ведь это дело добровольное, — заметил Сергей Петрович.

— Товарищ Недвигайлова, требуется ваше согласие! — обратился Филиппов в ту сторону, где сидела Любочка. Девушка поднялась, как в гимназии по вызову преподавателя:

— Я буду стараться... если мне доверят, как и вам, комсомольцам.

Дружные комсомольские хлопки заменили голосование. А в отношении второй кандидатуры секретарь обещал подумать.

Когда Сергей Петрович уходил, комсомольцы ответили на его прощальные слова бурными аплодисментами и выкриками: «Приходите почаще!.. Если надо, все пойдем на помощь!..»

Уком приступил к обсуждению основного вопроса повестки дня: о заготовке топлива.

Пожалуй, никто, кроме Любочки, поначалу и не заметил, как Грицюк внес в комнату через запасную дверь охапку поленьев. На его возню у печки обратили внимание уже тогда, когда буржуйка загудела, бросая веселый отсвет огня на позеленевшие от плесени стены. В молодых глазах заплясали эти огоньки. Все с благодарностью глядели на Грицюка.

Марийка робко заявила с места:

— А ты говори, Ваня, сам первый, обо всем, что мы с тобой дорогой толковали.

— Мало ли о чем мы толковали, — с улыбкой заявил Филиппов, постучав карандашом о стол. И объявил строго:

— Слово имеет член комитета Марина Бойко.

— Ну вот мы говорили... Я говорила... Надо поделить город на части. Каждый член комитета должен организовать бригаду по топливу в своем районе.

— Дело говорит! — поддержал Марийку тот самый длинный паренек в бараньей шапке, который вступил в полемику с Бородиным о галстуках.

Карие глаза Марийки благодарно заискрились, и она стала подробно рассказывать о зарослях камыша в плавнях, где гниет в половодье несметное количество дешевого топлива. Ее рассудительный тон покорил присмиревших парней, которые с гордостью смотрели на комсомольского вожака швейниц — хрупкую девушку в рваном полушалке и стоптанных мужских сапогах.

— Мои девушки из швейной артели уже согласились начать заготовку камыша для госпиталя с завтрашнего дня, после работы.

— Я район Забалки беру, — сказал член комитета, сидевший в президиуме слева от Филиппова.

— За мной Сухарное закрепи, секретарь...

— Давай мне порт!

Когда все члены комитета сформировали свои группы и, угомонившись, сели по своим местам, секретарь поднял руку.

— Товарищи! С нашим решением я немедленно познакомлю уком партии и горсовет. Получим снаряжение — чем камыш рубить, торф копать — и дело у нас пойдет.

Филиппов, довольный ходом собрания, посмотрел в клочок бумаги, лежавший на столе, и лицо его вдруг посуровело.

— Теперь о нарушении комсомольского слова. Объясняйся, Нечипуренко. Небось думал: мы уже забыли о тебе?

Саша Нечипуренко был совсем молод. С его лица, с чуть пробивающимися усиками на верхней губе, не сходила детская улыбка. Но он успел уже за свою шестнадцатилетнюю жизнь побывать в коннице Буденного и участвовал вместе со старшим братом в штурме Перекопа.

Нечипуренко, по-войсковому чеканя шаг, подошел к столу, посмотрел на секретаря, на всех сидящих в зале открытыми доверчивыми глазами. Лицо его выжидательно вытянулось.

— Виноват я, товарищи. Закурил вот... Теперь доподлинно знаю: нельзя с табаком в коммунизм.

— Это и все? — спросил секретарь.

Нечипуренко молчал. С пола поднялся белокурый парнишка в офицерском френче. Он все время сидел на полу, жадно ловя каждое слово ораторов.

— Я добавлю. С Сашком мы знакомы по Перекопу, вместе в разведку ходили. А с куревом — это не его вина. Мальчонка его подвел...

— Какой еще мальчонка? — закричали со всех сторон.

— Да беспризорник один, лет двенадцати. Вроде как подружился Нечипуренко с ним. Словом, Нечипуренко свой паек пареньку отдает... А сам махрой перебивается: «Как затянусь, говорит, будто аппетит пропадает...»

Наступило тягостное молчание. Буржуйка, краснея, ярче осветила смущенные лица... Затем единогласно решили Нечипуренко сделать комендантом укома комсомола, Грицюка направить в Особый отдел к Сергею Петровичу, и радостные, счастливые комсомольцы, грея озябшие пальцы, наслаждались теплом, как голодный Нечипуренко — куревом. Кто-то запел: «Мы кузнецы, и дух наш молод...»

Ребята дружно подхватили песню и разнесли ее по всем улицам и переулкам просквоженного злыми ветрами города.

Новогодняя метель для южного города была необычной. Зло встречала она тех, кто осмелился в эту ночь появляться на улице. Ледяной воздух проникал во все щели. Стоило открыть рот — заходились зубы, ветер останавливал дыхание.

В доме епископа Прокопия во всех каминах пылал огонь, в серебряных канделябрах горели свечи. На перламутровом столике лежал усыпанный бриллиантами крест с распятием Христа.

В глубоких креслах двое. Один — щеголеватый шатен с вьющейся шевелюрой и каштановой бородкой, худощавый и подтянутый. Это отец Николай, правая рука епископа во всех его делах, праведных и неправедных. Другой — седовласый, полнолицый, с тяжелым пронизывающим взглядом — епископ.

Епископские покои были воздвигнуты в мавританском стиле: аркады, купола и богатые орнаменты ласкали взор владыки. Хозяин знал толк в роскошных хоромах. Не однажды он сиживал в красивейших дворцах отцов-иезуитов, вел с ними задушевные беседы и чувствовал себя при этом как дома.

— Освещены церкви, оба собора и даже Благовещенский монастырь. Власти, как всегда, не осмелились противиться вашему преосвященству.

Отец Николай улыбнулся своей неизменной улыбкой. Он любовно смотрел на епископский профиль, лаская прохладным взглядом горделивую осанку восьмидесятилетнего, но еще крепкого, костистого старца. Горе тому, кто не знал крутого нрава владыки. Епископ не терпел возражений, он добивался своего любыми средствами... Вот и сегодня его желание осуществилось: в канун нового 1921 года в Херсоне, где на строгом учете каждая электролампочка, церкви и соборы были освещены как и во времена царствования Николая II.