Владимир Смирнов - Над океаном

Сколько же прошло времени?

«Это как в кресле зубного врача — хочется глянуть на часы, чтоб хоть знать, когда эта пытка закончится; надо сказать ребятам, что танкер — тот же стоматолог; тьфу, дьявол, ахинея какая...»

Стрелка проползла еще три деления...

«Хоть бы правак догадался вытереть пот — я ж окривею на правый глаз...»

Еще одно...

«Нет, не догадается: мальчишка боится мне помешать, ну и правильно; ха, мальчишка — я-то всего на несколько лет старше; да, но если таких лет, как сейчас, то...»

Еще два...

«Но какой молодец парень — хоть и не вижу его, но чувствую, как он изо всех силенок старается сохранять спокойствие, молодчина, только б не прохлопал топливомеры; куда он сейчас смотрит? Сколько там осталось, пора уж вроде, я больше не выдержу...»

— Десять! — быстро произносит Николай. — Одиннадцатая пошла!

«Молодец, тонны мне считает — догадался хоть этим помочь; значит, скоро все, конец...»

— Внимание! — предупреждает по радио заправщик. Длинная пауза. — Все! Все отдал, закрываю насосы.

— Топливо не поступает, — докладывает Николай.

Ох-х! Кучеров старается протолкнуть — а он, оказывается, столько не дышал? — сгустившийся в глотке воздух.

— Включить продувку.

— Есть, — моментально отзывается Савченко. — Продувка включена.

«Не-ет, паренек сто́ящий — вон у него даже голос вроде спокоен, не то что я, хоть я и битый».

— Иду на расцеп! — «Во, я даже осип...»

Так, газы́ долой. Шланг медленно выравнивается по мере того, как танкер уходит, словно уползает, вперед. Тянутся последние секунды. И вот уже не скрывающий облегчения голос КОУ доносится из кормы:

— Даю расцеп... Все! Шланг нормально.

Короткий стук; шланг, невидимый отсюда, отвалился вниз; штурвал мягко вправо, освобожденно — хорошо-то как!

Вот он весь, танкер, — уходит вперед и прямо, из тянущегося за ним шланга вылетает будто облачко дыма — это выдуваются остатки топлива из шланга. Но как же хорошо вот так, свободно, работать рулями! А как там мой помощник выглядит? А нормально выглядит. Вполне. Бледноват, правда. Ну, я-то, наверно, значительно хуже. Пропади она пропадом, такая работа!

— Бери управление.

И Кучеров расслабленно обмяк в кресле, глядя, как шланг, отчего-то раскачиваясь — а, это танкер тоже маневрирует на отходе, — уползает, как удав, в свою трубу-нору.

Пот вытереть невозможно: все лицо мокрое, как облитое водой. Тут не перчатка, тут полотенце нужно. Кучеров тыкает пальцем в кнопку вентилятора и включается в связь:

— Спасибо, ребята, отличная работа.

— Фирма! Иначе не умеем, — подтверждают наушники, голосом командира танкера. — Устал?

— Есть маленько, — соглашается Кучеров, глядя, как быстро уменьшается в размерах, переходя в привычный глазу рисунок, корабль-заправщик. — Что, до следующей встречи?

— Обязательно! На земле. Как?

— Ждем в гости. У нас ведь курорт. — Кучеров улыбается и косится на серьезного, как учебник метеорологии, Николая. — Счастливо!

— Это вам счастливо. Доброго пути, ребята. И возвращения.

— Командир, — включается Машков в СПУ, — заканчивается зона дозаправки. Две минуты до поворотного.

— Ясно. Отлично уложились. Переходим на свой канал связи. Помощник, переключи связь... Давай-давай, работай! Командир устал.

Ровный гул двигателей. Теперь машина заправлена полностью — под завязку. Теперь можно и на работу — ту, ради которой все делалось.

— Девять девяносто шестой, заправку закончил.

— Понял. Задание.

— Есть, задание... Штурман?

— Разворот на триста тридцать с выходом на эшелон десять.

Николай послушно закренивает бомбардировщик в широком, свободном развороте. Кабину заполняет, словно густая дымящаяся вода, оранжево-голубой горячий свет.

А впереди во все небо полыхает невероятным, салютным фейерверком закат. «Эх-х, братцы, какие ж мы счастливые! Какие ж мы молодцы, что у нас есть такая работа — мы сами ее выбрали, нашу работу и дорогу, мы по ней идем — и никогда не свернем, не отступим!»

— Ну, Коля, рванем за солнышком? — улыбается Кучеров.

— Рванем, командир! — блестят капли высыхающего пота — ага, тоже взмок! — на щеках над краем кислородной маски Николая.

— Командир, — вызывает Машков, — через полторы минуты расходимся с ведущим.

И, словно подтверждая его, в наушниках раздается бодрый рокочущий бас Ионычева:

— Полста третий! Я ухожу. Счастливо! Глядите там в три глаза, мужики. А нас ждут белые медведи-мишки.

Оба летчика и оба штурмана, радист и стрелок внимательно провожающе наблюдают, как широко пошла в разворот машина их командира и старшего товарища — скользит, скользит боком, уходя в серую мглу, предвестницу ночи, надвигающейся сзади справа. Вот корабль уже позади, и его видит только кормовой стрелок.

— Удачи тебе, Девяносто шестой, — негромко говорит в эфир Кучеров, и Николай вдруг помимо воли, нарушая все правила и порядки, жмет кнопку «Радио» и повторяет за командиром:

— Счастливого возвращения, командир! — и уставился вперед, ожидая разноса. Но Кучеров спокойно следит за приборами, а в наушниках раздается:

— Вам тоже счастливо, ребята. Доброго пути!

Ну, вот и все. Расстались. Попрощались. И знаешь, что не надолго, на каких-то полсуток, а сердце щемит... Но закат впереди, какой закат!

— Щерба-ак! — предостерегающе говорит Кучеров. — Не суетись там с карандашами, живописец, занимайся делом.

— Команди-и-ир!.. — обиженно тянет Щербак.

— Командир, идем курсом триста тридцать сорок минут, потом отворачиваем вверх, в океан.

— Ясно... Ну, Николай, — необычно медленно тихо произносит Кучеров, — вот ты и побывал в турпоездке за рубеж... Скоро слева будет побережье. Фиорды. И мы издалека полюбуемся. Если облачность позволит. Это очень красиво — фиорды.

— А дома уже вечер, — задумчиво отзывается Савченко. — Дома уже народ спать собрался...

Кучеров не отзывается. Он, не глядя, щелкает автопилотом и опускает плечи, не отводя взгляда от ему одному видной картины в закате, — пылающем закате, в который летит их корабль.

Машков поднял глаза от карт. Он будто висит в беззвучно грохочущем свете. Он тоже видит закат.

Ночь катится по планете, ночь. И впереди ночи, будто ведя ее за собою, скользя по самой ее кромочке, летит серо-серебряный самолет. Молчит экипаж. Ночь бесшумно скользит за ними — а впереди пылает вечное светило.

Вечный мир, прекрасный мир. Мир жизни нашей.

Кучеров обливался потом в тесной кабинке городского переговорного пункта и, чувствуя, как сердце короткими оглушительными толчками бьет в затылок, слушал далекое в телефонной трубке:

— Саша, родной, Сашенька, все! Теперь — все! И ты был прав, как же ты был прав... Но ведь ты ждешь нас, Саня? Ждешь?