Любовь Овсянникова - Найти виновных

— Разве можно все предусмотреть? Да и какой это груз? Просто купленные людьми вещи для своего пользования.

— Предусмотреть все нельзя, вот на этом подонки и греют руки. В условиях демократии обвинить че­ловека легко, а защитить почти невозможно, тем более что это никому не нужно.

— Да. А книги, скорее всего, из Киева передали с проводником.

— Наверное, — Ясенева слегка поежилась, — хотя они это делают, скорее, из добрых побуждений, чем из выгоды. Для проводников это копеечный бизнес, где-ни­будь рубль за пачку. А эти, — она кивнула в сторону удаляющейся троицы, двух бандитов от власти и трепыхающейся между ними жертвы, — возьмут, как минимум по пятнадцать за книгу. Если это Масляк, то на рынке он стоит четвертной, а то и больше. Выгодно.

— Там было не менее сорока экземпляров, — прикинул Александр.

— Считайте, ребята долларов сто под ногами нашли. — Затем, словно очнувшись, произнесла: — С приездом вас!

— Здравствуйте, — заставил себя отвлечься от грустного Александр.

Ехали они в переполненном трамвае, поэтому разговаривали мало, чувствуя, однако, что думают об одном и том же: о потерпевшей, которой сейчас несладко.

— Это была линейная милиция. Чем занимаются, сволочи!

— Сейчас все, кому дана власть, — сволочи. Этим и городская милиция грешит, — уточнила сдержаннее Ясенева.

Писателей вообще, а поэтов в особенности Александр недолюбливал за их назойливость и непомерные требования внимать им. Зачастую это были люди сумбурные, экспрессивные, непредсказуемые и эгоистичные. Он знал одного короля тиражей, цинично заявившего с экрана телевизора в модном ток-шоу: «Я пришел в мир, чтобы брать, а не отдавать».

Ясенева же принадлежала к немногочисленной когорте литераторов-технарей. Она получила математическое образование, была кандидатом технических наук, и уже одно это говорило о рациональном и гармоничном строе ее интеллекта. Чувства меры в ней было так же много, как в природе, щедро рассыпающей разнообразные звуки, но лишь прекрасные из них предлагая фиксировать для воспроизведения. Как нейтрино не существует в состоянии покоя, так и она не существовала вне работы. Айрис Мердок писала, что есть грани, ниже и выше которых человек не может не быть истинным, а внутри их он только играет роли: отца, сына, друга, мужа. Так и она: постоянно работала внутри разде­ляющих граней. Ниже их находилась, когда выживала, занималась бытом и суетой, а выше — когда улавливала эманации высших сил, насыщалась ими. Но это тоже было работой, накопле­нием сил, потенциала: физического, как в первом случае, или духовного, — как во втором.

Поэтому он знал, что тщеславие, как вид суеты, не определяющей жизнь, в Ясене­вой отсутствует, и она не станет целый день читать стихи, если он о том не попросит.

Когда же попросил, извинившись, что не следил за ее творчеством и знает лишь кое-что, доступное из Интернета, она сказала:

— Я подарю вам книгу, почитаете сами.

— О, нет! Так, как читаете вы, я не смогу. Пожалуйста!

— Нет. Чтобы читать хорошо, необходимо особое настроение. Знаете что, — она заговорщицки улыбнулась. — Пока вы будете посещать своих авторов, я вам перепишу кое-что на диктофонную кассету. У вас есть диктофон?

— Да, здорово придумано! Только, если позволите, я сначала позвоню своим авторам. Так торопился, что из Киева не успел. Для меня же это было не главным, — еще раз объяснил он цель своей поездки после двухчасового рассказа о себе.

Они сидели в гостиной ее квартиры, выходящей окнами на Преображенский сквер. В зеленое время года собор, давший название скверу, прятался за листвой. Теперь же, в конце ноября, деревья обнажили скелеты веток и сквозь них желтели золоченые купола. Мир стоял сер и непригляден. Даже дождь украшает природу своим тоскливым цветом. Сухой же и безморозный ноябрь — пыльный, тусклый, сумрачный — был как обморок года, как изнанка бытия. Смотреть на него не хотелось.

А здесь из окон третьего этажа виднелись не только купола — желтые! — но и небо — голубое! — застывший мир, прочерчиваемый иногда косяками птичьего грая. Ясенева роскошно его угощала — домашнюю пиццу они запивали белым сухим «Мартини» и говорили о материях, милых сердцу.

Он потянулся к столику с телефоном и набрал номер Крутько Евдокии Филипповны. Ему сразу же ответили.

— Евдокии Филипповны нет дома. Кто ее спрашивает?

— Это звонят из Киева, издательство «Знаки Зодиака». Мне необходимо повидаться с нею для заключения издательского договора на учебник, — терпеливо побеждал Александр недоверие в тоне собеседника.

— Она болеет.

— Что такое? Это не опасно? — забеспокоился он не на шутку.

— Вообще-то опасно. У нее инсульт.

— Господи! — вырвалось у него непроизвольно.

— Кризис уже позади, но она еще в больнице, — поспешили успокоить Александра.

— И что? — не знал, как спросить, сможет ли Евдокия Филипповна работать. Наконец нашелся: — Каков прогноз?

— Обещают, что она сможет трудиться. Спасла трепанация черепа, операция, — объясняли ему терпеливо и доходчиво.

— Ну и славно! Передавайте ей привет от Александра Михайловича.

Следующий номер, который набрал Александр, тоже ответил сразу, но нужного ему человека, как и в предыдущем случае, не оказалось на месте, правда, по другой при­чине — Коваленко Афанасий Ильич уехал на месяц к дочери в Москву, там родилась внучка.

— Не знаю, что и делал бы без вас, Дарья Петровна. Свалился к вам на целый день. Вы уж меня простите и спасибо за терпение, — от неловкости Александр начал заикаться, с ним это случалось иногда.

— Что, никого нет?

— Никого, как назло.

— Тогда я и кассету портить не буду.

— Как это «не буду»? — воскликнул Александр. — Читать не хотите, а теперь и запи­сать отказываетесь.

— Мы и так можем послушать.

— Естественно, и так послушаем, пока кассета будет переписываться, — Александр достал свой диктофон.

— Как знаете. Тут на полтора часа, — предупредила Ясенева, повысив голос. — Все писать?

— А то!

Дарья Петровна подсоединила к сети выпрямитель, подключила к нему диктофон гостя, поставив его на запись. Затем вынула из подзарядного устройства пальчиковые ак­кумуляторы и, вмонтировав их в свой диктофон, включила его на воспроизведение.

И полился голос, читающий стихи. Это не просто был голос Ясеневой, это было звучание Ясеневой наедине с сокровенным. Его магия потрясала. Был он глуше, чем обычно, исчезла звонкость и появилась несвойственная ему хрипотца, хрипотца тоски и сожаления, доносящая до слушателя такое внутреннее волнение, такой накал переживаний, что мороз пробирал.

Я падаю, как раненная лань.

Не сплю ни днем, ни темными ночами —

Все отдаю,