Вячеслав Перекальский - Солнце в кармане

Время, которое, по сути, не линейное измерение, а точка напряжения материального пространства. Точка — как центр стечения сущностей. И таких точек бесконечное множество.

Мы живем в тонком иллюзорном плетении Небытия Эфира. Вся наша Вселенная — это процесс взрыва. Не его последствие, а сам Взрыв. И это не взрыв какой-то одной точки, а дальше: "летят осколки — Солнца и Планеты", и мы средь них. Наш Вселенский взрыв, это процесс детонации бесконечного множества точек. Мы — есть многомерно волновой процесс. Мы — колебания плоти Эфира.

Мы — видимые, "корпускулярные" — лишь верхушки айсбергов, и кажется, имманентные только нам мысли и чувства, свободно растекаются по невоплощенной плоти "айсберга — нас самих" в других измерениях. Пресекаются, свободно диссонируют, унисонируют с другими. Не просто передают и получают информацию, а влияют на волновую суть других — изменяют ее или вызывают дикий всплеск отторжения. Но Божий Мир полнится, уплотняется и гармонизируется, вопреки наплывам безумия Хаоса.

И пусть все, что я пишу, никто не увидит. Кроме тех, что ничего в моём письме не поймет, — им "по службе не положено" такое понимать. Я радуюсь чистым листкам бумаги, и, выраженные на них мысли и чувства, уйдут в многомерные пространства, где царит свобода, и нет границ, заборов с колючей проволокой и оков.

Любовь, Дорогая, не умирает, Любовь поглощает Время, переводя его в Вечность.

Твой Сергей.

……………………………….

На вокзале Томска их встретили, выгрузили, перезнакомили и загрузили по автомобилям. После получасового драйва на юг по приличной трассе киношный передвижной маскарад свернул на сельскую дорогу. Нудно и тряско двигался несколько часов на юго-запад сквозь тайгу.

Шумливая в поезде ватага попритихла. Не знаю, как ведут себя жители субтропиков, углубляясь в родную природу. Может быть, пляшут и поют. Тайга же внушала уважение и погружала в тишину — и приезжего, и местного. Как бы ни были загажены места человеческого присутствия, какая бы пьянь не ползала меж сосен, не принизилось величие Севера — колыбели настоящего Человечества.

Древняя, даже в чем-то насильственная тишина, первой воспитывала, строжала человеческую душу. И тяжко б было похмельным киношникам, если б не набрали на остановке водицы из лесного родника. Таежная вода и воздух излечили от болезней. Даже изжога пропала без всяких таблеток. Этим своим наблюдением поделился водитель микроавтобуса, а Мальцев развил тему:

— А если пробудешь здесь с месячишко, а может и меньше и будешь пить только местное: воду, самогон и просто дышать эти воздухом, — забудешь о своих гастритах года на три. Пока опять не скопятся остатки той гадости что мы в городе жрём. Честное слово — на себе испытал.

В районном центре к группе присоединился молодой, но бородатый охотинспектор. Его Мальцев представил как таежного экскурсовода — знатока всех местных языков и диалектов, звериных и птичьих. С главами всех влиятельных семейств знакомого лично — то есть с медвежьими старостами и волчьими атаманами. По совместительству молодой человек приходится правнуком хозяина той таёжной усадьбы, где им предстояло остановиться.

— Что, правнуком? — решил кинооператор, что не расслышал правильно. Тут Мальцев и развернул свои таланты рассказчика.

В повесть о своей семье "правнук" не вмешивался, лишь иногда красился скромной улыбкой.

Живет в тайге дед ста шести годов с бабушкой девяносто восьми. Бабушка, она бабушка и есть. А деда дедом и не назовешь, если б не борода и палка всегдашняя. В движениях дед быстр, взглядом остр. Палка у него не палка, а посох — и порой прыгает в его руках соломинкой. Гостей незнакомых встречает — так прихрамывает, со стариками говорит так — прикряхтывает.

А нет гостей, нет стариков — так и хромота куда девается, и голос сочный да зычный. А на коня как сядет. Да, — сам садится! Так спина прямая, а конь под ним играет, что у того казака из фильма "Тихий Дон". Хотя дед говорит, что к казачеству никакого отношения не имеет.

Появился он в тех краях еще до войны. Кроме женки с ним было три сына и две дочери — сейчас остался один, в городе живет — фронтовик. Так же в округе четверо внуков. Все — руководителями, всем под шестьдесят. А правнуков и правнучёк, никто точно сосчитать не смог, кого не спрашивал.

Двуреченый Серафим Савельевич — по паспорту. А зовут его, за глаза, конечно, то "фальшивый дед", то "фальшивый старовер".

Ну а историй про него! Послушаешь и нипочем не разберешь, — сколько вымысла там, и в чем, правда. Говорят, что не сто шесть лет ему, а много больше. А в лесу живет, потому как родник с живой водой стережет.

Сказывают, что добром он всех встречает, только по первому разу. Кто из непонравившихся к нему во второй раз, да без спросу заявится, — так быть тому мёртвым в скорости, или пропащим в таёжных дебрях. Одна беда, кто ему по нраву — может и сказать. А кто не по нраву, — не одному не признался. Вот и гадай — какого он к тебе отношения.

Одни говорят, что он в Бога не верует. А некоторые примечали, что и крестится он по-разному — то двумя перстами, то тремя. То справа налево, то слева на право. Другие говорят, что верит он в своего Бога, сокрытого. Примечали его в тайге, у камня какого-то на коленях стоящего. А третьи говорили, что он в бане устроил потайное капище языческое. Что каждый второй пропавший в тайге это его рук дело. Что приносит их он в жертву и кровь их теплую пьет.

Егор отчего-то устал слушать треп Мальцева и пихнул локтем в бок "правнука" по имени Павел.

— Тебе не надоело это слушать? Тем более про своего деда?

— Пусть рассказывают, путь то длинный, скучный. А дед сам мне кажется, эти слухи если не распускает, то поддерживает. То ли отпугивает, то ли приманивает кого — не поймешь. А так — человек как человек. Но, конечно, своеобразный. Некоторые его боятся, аж лицом белеют, при одном только упоминании о нем. А мне так ничего.

Да просто люблю я его! И не жесток он. Все наказания его — трудотерапия: огород вскопать, дров наколоть. При сельском быте, сколько наказывай — не перенаказывай, все равно всех дел на чужую спину не переложишь. Он сам и вилы в руки берет, и лопату, и по огороду, по саду всё лазает, всё что-то поправляет.

— А вы, значит, охотинспектор? Дедушка ваш, я так понял, везде своих людей рассадил. Вы, так сказать, тоже заняли нужную ему нишу?

— Не знаю кого он, пенсионер беспартийный, из моих дядек, куда и как рассаживал. Про себя скажу — охотится, не люблю. То есть как промысловик. А лес люблю — я в нем как в маминой колыбели уют и защищенность чувствую. И считаю — в лесу со всеми договорится, можно…. кроме людей, конечно. Так, что занятие моё, — чистосердечное, — моё. Я еще, когда служил пограничником в Уссурийском крае, так теми лесами очаровался, что понял какое моё дело. Там же после армии и остался. Нвсе пять лет, пока высшее образование заочно получал.