Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон

Её подруги рассмеялись, видимо польщенные столь положительными характеристиками. Хрупкая девушка укоризненно посмотрела на них, ожидая, когда смех иссякнет. Но, не дождавшись, сказала:

— Что же, придется самой, — и указала на себя маленьким пальчиком. — Вероника, будущая скандальная журналистка, ибо я учусь на журфаке, — при этом она забавно скопировала девицу из рекламного ролика, — правда, пока на первом курсе, — с безграничной тоской в глазах добавила она.

Я заметил, что Макинтош внимательно смотрит на нее. Ему нравились хрупкие и умные девушки, тем более что Вероника была не только стильно одетой девушкой с хорошим вкусом, но еще и ладно сложенной. Ее облик дополнялся коротко стриженными тёмно-красными волосами. Вероника, несомненно, была очень симпатичной девушкой, хотя немного смахивала на обезьянку, и про себя я прозвал её Мартышкой. Она ненамного проигрывала на фоне снежной королевы Евы, девушки со странными глазами и сногсшибательной точеной фигурой.

— Очень приятно, — я улыбнулся Еве. Вдруг за соседним столиком шумно захохотали, и мне пришлось очень громко, перекрикивая гам, спросить её: — Как вы относитесь к кино?

— Положительно…

— Юмор — это великая вещь. Человек без юмора всегда беден, даже будь он, как Крёз, богат златом и каменьями, — заявил Серафим. — Юмор — вот настоящее богатство, имея его, никогда не останешься ни без друзей, ни без сокровищ земных.

Покинув сад, мы пошли вперед. Я грыз яблоко, понимающе кивал головой, Серафим оттачивал свое ораторское мастерство.

— История показывает, что хорошая и вовремя сказанная шутка может жизнь спасти или, наоборот, жизнь сию загубить. И опять-таки, умно пошутить, значит, заработать уважение, прослыть остроумным человеком, а это кое-чего стоит, — продолжал ангел.

Посмотрев на туманнообразного попутчика-остряка, я подумал: «Сам-то небось загнал на костер немало шутников. Живя с таким типом в одном городе язык лучше не распускать, шкура целей будет. Попробуй неправильно пошути — вмиг «Святая» инквизиция лапы к тебе протянет. В лучшем случае палками отметелят; ежели совсем не повезёт, то отправят на костёр или виселицу, но прежде обуют в испанские сапоги».

Съев яблоко, я со всей силы запустил огрызок вперед. Пролетев метров десять, он упал прямо на дорогу.

— Хороший бросок, — оценил Серафим, — дай-ка я попробую.

Ангел, словно магнитом, притянул к себе яблоко. Удивительное зрелище, хотя я уже давно перестал удивляться способностям Серафима.

— Ха! Жучило, целое яблоко тяжелее огрызка, а значит, и полетит дальше, — протестуя, заявил я.

— Ты только не нервничай, это плохо влияет на пищеварение.

Втянув яблок, словно пылесосом, внутрь себя, Серафим через несколько мгновений выплюнул яблочный огрызок.

— Вот это да! — воскликнул я.

— Смотри и запоминай! — крикнул ангел.

Огрызок, с жутким свистом разрезал воздух и скрылся за горизонтом. Серафим удовлетворённо хихикнул, желая подчеркнуть своё превосходство надо мною. Я не собирался с ним соревноваться в метании огрызков, еще раз укорив себя, что так глупо попался на его трюк.

— Вот что, Саша, нужно развеселить нашего одинокого друга, — предложил мне Серафим, — так сказать, шуткой вселить в него надежду и подкрепить её хорошим настроением.

— Ты бы лучше помог ему выбраться из тайги, — с возмущением в голосе заявил я. — Спасателей навёл на него!

— Зря ты возмущаешься. Всё что могли, мы уже сделали. Я же не волшебник. Я работаю только с подручным материалом, в данном случае с обломками самолёта. Вызвать же спасателей мне не под силу. Как говорится, они вне зоны действия сети.

— Ну и что ты тогда предлагаешь? Повалить на него дерево?

— Этот олух забыл осмотреть женскую сумку, которую он нашел в самолёте еще в первый день. Она так до сих пор и валяется у него в туалете. Надо в неё что-нибудь подкинуть, что-нибудь эдакое, жизнеутверждающее…

— Точно! Подкинем ему бомбу! А?

— Хм, бомбу, говоришь, — с подозрительной задумчивостью произнес мой ангел-хранитель.

«Задумал что-то нехорошее, — подумал я. — Вот змей!»

По утрам природный зов будит всякого крепко спящего лучше любого будильника. Проснувшись, я поежился от холода. Огонь давно погас, но, к моему удовлетворению, «печка» была теплой, а угли еще не остыли. Бросив несколько веток и раздув костёр, я побежал на улицу.

— Ох, елки! — удивленно сказал я. — Ну и насыпало! Без лыж тут и делать-то нечего.

Снега было действительно очень много. Он был везде и всюду. Белым пухом, словно периной, снег надежно укрыл землю до следующей весны. Могучие ели и кедры оделись в тяжелые снежные шубы, отчего ветви их, как плечи, клонились книзу. Снег и сейчас обильно сыпал из низких туч, обволакивающих круглые верхушки гор. Мне уже казалось, что нет у снегопада начала и не будет ему конца, будто бы он шел с сотворения мира. У меня возникло ощущение, что и сегодня солнце не пробьется сквозь надежно сомкнутый строй туч.

— Нет, не согреться мне сегодня лучами звезды по имени Солнце, — заключил я, глядя на открывшийся мне пейзаж с таким же неодобрением, как в своё время Хрущев на картины советских абстракционистов. Всё во мне кипело от возмущения. Я не знаю, что здесь творится весной и летом, но осень здесь отвратительная!

Я чуть ли не по пояс в снегу стал пробиваться к облюбованному месту. а сделав все положенное, поспешил вернуться в каморку. Белый пушистый снег сделал свое черное дело, щедро забился в складки одежды и ботинки, грозя растаять там и подмочить мне настроение.

Чертыхаясь, я снял ботинки и носки. Вытряс из обуви снег, — таким образом, мне удалось сохранить обувь почти «в свежести и сухости», как рекомендует реклама.

Как назло, в костёр попала сырая дровина, и каморка наполнилась слезоточивым газом. Дым у меня обычно просачивался сквозь кровлю, в которой я для этой цели проделал отверстие.

— Нужно сделать дымоход побольше, — сквозь слезы и натянутый на голову плед, проговорил я, — иначе угорю, как пьяный в бане…

Однако, как только дым стал более терпимым, я принялся готовить себе завтрак. Кого-то раздражают однообразные завтраки, обеды и ужины. Но моё нынешнее положение, так сказать, «status Siberia robinsonus», не давало мне никакой возможности выказать своё неудовольствие или неодобрение шеф-повару. Во-первых, кому, если я здесь один, а ближайший магазин или ресторан чёрт знает где? А во-вторых, нельзя гневить Бога! Как часто говорится на кухнях по утрам: «Заткнись и ешь!». Поэтому я молча, иногда постанывая от зубной боли, жевал теплые бутерброды и запивал вином.