Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Он на тебя напал?! — добивался от меня какой-то чуши Ян, озираясь, словно нас вот-вот должны были атаковать отовсюду, в том числе — с неба.

— Чего?! — разозлился я. — Ты о чём вообще?!

— Ну как же… — начал он и вдруг, осекшись, подозрительно начал рассматривать меня, а заговорил медленней намного. — Такое… вроде собаки… или, может, офигенная летучая мышь — я иду, а онона камень падает… потом слышу — ты ругаешься, а егонет… Оле-ег? — он отступил, не сводя с меня глаз и держа палаш неуверенно-оборонительным хватом.

— Летучая мышь? — уточнил я со смешком, внутренне холодея.

— Нет, скорей всё же собака… с крыльями, — он сглотнул. — Семург, как на наших старинных браслетах… Олег, не подходи.

— Чего? — я правда остановился. — Ты чего, Ян?

— Я тебя боюсь, — искренне сказал он. — Это ведь… тыбыл, Олег. Я знаю, у нас в Карпатах до сих пор про такое рассказывают…

— Ещё раз расскажи, — снова холодея (не от страха, а от какого-то непонятного восторга), попросил я. Ян, не приближаясь и не сводя с меня глаз, заговорил:

— Сергей мне сказал — иди, посмотри, как там Олег… Я пошёл, иду, гляжу… Потом вдруг раз — метрах в десяти от меня вот на этот камень пикирует… ну да, точно, огромный такой пёс с крыльями. Сел, как ударился, а потом ты с камня скатываешься и ругаться начинаешь.

— Так, — я посмотрел на свои ладони, потом — на босые ноги. — По крайней мере, этот вопрос ясен, как стекло… Спокойно, Ян. Своих не ем. Но съем, если болтать начнёшь.

Ян сглотнул.

— Так это и правда был… ты?

— Скорей всего, — ответил я и, повернувшись, зашагал обратно в лагерь.

Первое, что мы увидели, подойдя вплотную к деревьям — вода. Собственно, мы уже с километр слышали её шум и этот километр почти бежали, хотя жажда и жара мучили невероятно.

Наши страдания были вознаграждены. Вода — чистейшая, прозрачнейшая и холодная даже на вид — выбивалась множеством струек из плоской трещины в камне и падала вниз с высоты метров в десять, прямо в чашеобразное озеро, дно которого покрывал мелкий кварцевый песок. Отсюда она уходила под скалу, в урчащую и булькающую холодную тьму.

Свалив оружие на берегу, мы побросали барахло в озерцо, себе под ноги, и нагишом всей кучей влезли под ледяной природный душ.

— Будем жить, — сообщил Игорь, приваливаясь спиной к скале, по которой тоже сбегали струйки воды. Ему ответили утвердительное бормотание и довольное плюханье.

Мы вылезли из воды только тогда, когда позамерзали, а солнце окончательно скрылось за скалами, оставив эту сторону гряды во власти теней — между тем, как за скалами ещё был день. Девчонки занялись выполаскиваньем одежды, а мы начали таскать дрова для костра, у которого можно будет высушить барахло…

…Огромная всё-таки разница — есть у вас вода или нет. Помимо всего прочего, среди скал в ложбинке удалось найти всё ещё молодую картошку и накопать килограммов десять. Всю грязищу, которую мы развели в озерце, очень быстро стянуло под скалы, выемка наполнилась вновь чистейшей водой, а налетевший с юга ветер перестал хлестать по лицам жёсткой раскалённой метлой и красиво шумел в кронах деревьев.

Усталость довольно быстро прошла (ещё одно доказательство того, что она происходила от жары и жажды), и мы полезли по скалам с самодельными факелами — досконально выяснить, что это за место и какие в нём имеются достопримечательности. Вообще-то затея была несвоевременной и небезопасной — совсем стемнело.

Скальный выход чётко ограничивал пустыню — сразу за ним снова начиналась самая обычная степь, от которой мы за дни шатания по пустыне успели поотвыкнуть, но которой обрадовались. Солнце только-только село, запад ещё сверкал багровой полосой. Я довольно долго любовался этим зрелищем, но меня отвлёк свист Видова — потише, чем у Димки, но достаточно резкий. Серб размахивал факелом, стоя возле каменной щели, в которой мелькали огни ещё чьих-то факелов.

— Смотрите, что тут! — голос Видова гулко отлетел от каменных стен. Тут же размножились шаги — наши со всех сторон спешили на зов — и замирали, оставляя раскатистое эхо.

Ничего особенного там не было. Так. Могилы. Это я определил издалека, ещё не подойдя вплотную — по тому, как стояли вокруг мои ребята и девчонки.

Тут хоронили людей, потому что место было удобное. Клали в расщелину и задвигали подходящим обломком гранита, на котором выбивали короткие строчки.

— Дайте-ка я гляну, — придерживая рукой палаш, я подошёл ближе. Могил было пять. Три слева, две — справа пониже, и эти две были поновей. На трёх левых белели строчки:

Shvejc Bromberg

16. X.27–10.VII.44

Maksim Jasunenko

22. I.26-10VII.44

Hovik Klasse

22. IX.25–10.VII.44

А на тех, что справа, было написано по-французски:

Unis pour la Victorie.

Igor Dashkevitch. 11.05.1969

Sean Margeotte. 16.12.1970

il mort 19.06.89.

— Швейц Бромберг, Максим Ясуненко и Ховик Классе, — прочёл Йенс.

— Я их знаю, — без особой горечи, но хмуро сказал я. На меня повскидывали удивлённые глаза, я пояснил: — Не лично. Я в дневнике Лотара про них читал, это его люди, они тут погибли. Во время стычки с американцами… Странно, — вот тут даже я ощутил в своём голосе грусть, — какая встреча…

— А это французы, — Анри потрогал строчки. — «Вместе для победы…» Нет, не французы. Русский, Игорь Дашкевич…

— А второй француз, — возразила Зорка. — Жан Маргит. И отряд, наверное, французский… Олег, ты чего?

— Игорь Дашкевич, — повторил я, потирая лоб. — По-моему, я его знаю… Тоже знаю.

— Заочно? — серьёзно уточнил Раде. Я сердито — от того, что не вспоминалось — дёрнул плечами:

— Не вспоминается… Может, заочно, может — нет…

— Олег, — подал голос Олег Крыгин, улыбаясь углом рта, — ты что, правда не помнишь? Летом, самым первым… Избушка в Подмосковье. Записка в банке!

— А! — я хлопнул себя по бедру. — Чёрт, конечно! — и примолк, в самом деле вспомнив короткую записку на листке с рисунком плотины Днепрогэса, которую Щусь нашёл в пустой банке — записку, написанную летом 85-го парнем по имени (точно!) Игорь Дашкевич. Он с четырьмя девчонками собирался уходить на юго-запад… — Значит, он прожил ещё четыре года…

Кто-то, кажется, спрашивал, в чём дело (а Олег, похоже, объяснял)… Я слушал плоховато. Танюшка подошла, положила руку мне на плечи, но я на неё и не поглядел.

Значит, он жил ещё четыре долгих года, попал сюда и погиб здесь… Встреча поразила меня. Да, именно встреча. Я никогда не видел в глаза Игоря Дашкевича, но эти две короткие встречи сделали его для меня живым знакомым. В конце концов, он ещё был жив, где-то ходил, что-то делал уже в то время, когда мы были здесь, мы вполне могли встретиться…

И было грустно. Не страшно, не как-то ещё, а грустно.