Петр Лебеденко - Шхуна «Мальва»

Он быстро подошел к полузасохшей сливе, соскоблил с нее несколько комочков клея и, вернувшись, сказал:

— Идем. Начнем вот с этого.

Юра снял фуражку и из-за подкладки вытащил квадратный листок бумаги. Черными чернилами на нем было написано:

«Все фашисты — гады!»

Первую свою листовку они повесили рядом с приказом коменданта города, в котором жирным шрифтом было напечатано:

«За распространение большевистских листовок устанавливается смертная казнь».

Саша уже почти приклеил листовку, когда услышал, как Юра тихонько свистнул, предупреждая об опасности: стуча каблучками, к ним подходила девушка в зеленой косынке, с лакированной сумочкой в руках.

Это была Нина Балхаш. Она училась вместе с ними в десятом классе. Держалась Нина всегда немного высокомерно, называла ребят «мальчиками», но в общем-то ее любили за общительный и веселый характер. Саша знал, что Нина перед самой оккупацией города получила извещение о гибели отца, собирался сходить навестить ее, да все откладывал. И вот теперь...

Нина подошла, взглянула на листовку, потом на Сашу.

— Видишь, кто-то работает, — сказал Саша. — Есть, оказывается, смельчаки...

Нина улыбнулась.

— Во-первых, здравствуй, — чуть насмешливо проговорила она. — Во-вторых, Юрка Араки свистит поздновато, надо пораньше. А в-третьих, Саша, ты всегда был немножко неряшливым. Вот и сейчас, смотри, руки у тебя в клее, даже на лбу застыл клей...

Саша смущенно смотрел на улыбающуюся девушку, не зная, что сказать. Но Нина сама взяла его под руку, бросила:

— Идем. И Юрка пусть идет. Возле вашей «работы» стоять не так уж безопасно...

Они пошли к Нине. Девушка усадила их на диване, принесла чай, поставила на стол, сказала:

— Хлеба у нас с мамой нет третий день, прошу извинить.

— Пожалуйста, — проговорил Юра. — Мы не голодные.

— Тогда давайте поговорим. — Нина села на диван между ними, взглянув поочередно на обоих. — Я давно хочу начать что-то делать, но одной как-то страшно. Теперь нас будет трое. Вы не против? Вы верите мне?

— Мы же тебя знаем, — просто сказал Саша.

И они начали действовать.

Их короткие, написанные твердым сашиным почерком листовки появлялись на витринах, на стенах театра и кино и большей частью рядом с немецкими приказами, в конце которых всегда стояли одни и те же слова:

«...смертная казнь!»

Гестаповцы устраивали облавы, арестовывали на улице всех подозрительных. А Юра ворчал:

— Только щекочем немцам нервы... Надо браться за дело по-настоящему.

И как раз в это время Христо Юрьевич Араки сказал сыну:

— Юра, я хочу устроить тебя на шхуну. Рыбаком и матросом. Так надо.

— Хорошо, папа, я пойду, — ответил Юра.

— У тебя есть друзья. Надо человека два-три... Только не стоит говорить, что предложение работать на шхуне исходит от меня. Понимаешь?

— Я поговорю с товарищами, папа. Ты можешь не беспокоиться.

— Юра... — Христо Юрьевич подошел к сыну, положил руку на его плечо. — Юра, то, что я тебе предлагаю, может быть не совсем безопасным. Ты должен все хорошо обдумать.

— Я обдумаю, папа. А разве твоя работа совсем безопасная?

— Ну, какая уж тут опасность? — Христо Юрьевич улыбнулся. — Кофейня — это не фронт, Тихо, спокойно...

— Да, да, — сказал Юра, — я все понимаю... Тихо, спокойно...

Иван Глыба встретил Нину Балхаш более радушно, чем Юру. Но когда она, проходя по палубе, зацепилась каблучком за трос и чуть не упала, рыбак не утерпел:

— Да... Тут твои каблучки нужны, как щуке зонтик... Не на бал пришла...

— Это правда, Иван Андреевич, — улыбнулась Нина.

Она сняла туфли, вытащила из узелка легкие тапочки, переобулась. Заметив, что Глыба смотрит на ее руки, сказала:

— Не думайте. Иван Андреевич, что не смогу сетки выбирать. Я часто ходила в море с отцом.

— Не сможешь, так поможем, — успокоил Глыба.

Он направился на корму, где кучей лежали сетки и начал их просматривать. Юра тоже подошел к сетям, молча стал помогать. Вот он обнаружил изрядную дыру, видно, нити здесь перепрели, и рыба изорвала несколько десятков ячеек. Юра достал из кармана деревянную иглу, взял моток суровых ниток и принялся подвязывать сеть. Он работал ловко и быстро, игла мелькала в его руках так, будто он был заправским рыбаком...

Юра чувствовал, что Глыба украдкой наблюдает за ним; его тяготило молчание Ивана, в котором сквозило явное недоброжелательство, но он продолжал работать, точно ничего не замечая. Как бы между прочим Иван спросил, кивнув на надвязанные ячейки:

— В школе, что ли, учили?

— Нет, Иван Андреевич, — ответил Юра. — Папа учил. Он в этом деле настоящий мастер.

— Папа? — Глыба деревянной ногой отшвырнул пробковый поплавок, отвернулся. — Что и говорить, папа твой настоящий мастер...

И ушел, не взглянув на Юру.

Утром на шхуну прибыл «представитель» комендатуры ефрейтор Фриц Люмке. Это был небольшого роста, коренастый, с плечами боксера немец. Беглым взглядом окинув шхуну, он потребовал от Шорохова собрать всю команду.

Первым подошел Глыба. Он подчеркнуто вежливо поздоровался и с явной насмешкой спросил:

— Стоять смирно, господин немец?

Ефрейтор взглянул на его деревяшку и ничего не ответил.

Вслед за Глыбой подошли Юра и Саша и, наконец, снимая на ходу фартук, рядом со шкипером остановилась Нина.

— Все в сборе, — доложил шкипер.

«Представитель» немного помолчал, словно собираясь с мыслями, потом начал:

— Ты есть, ты есть, ты есть, — он пальцем поочередно показывал на шкипера, Глыбу, Нину, Юру, — все есть под моим команда. — Я есть, — Люмке стукнул себя в грудь, — начальник. Я требовать: раз — на корабль никакой политика. Никакой! Два — на корабль ни один посторонний шеловек не быть должно. Три — за имение оружья я арестовать. Иметь вопросы?

Команда молчала. Фриц Люмке пытливо ощупывал глазами рыбаков. Особенно долго он смотрел на шкипера, на его упрямую складку между бровей. И, кажется, остался доволен первыми наблюдениями. На его лице появилось нечто похожее на улыбку, и Люмке сказал:

— Завтра, когда есть пять часов — все пошел море. Тоже и я.

Вслед за ефрейтором на берег съехали шкипер, Глыба, Юра Араки. Нина и Саша должны были дежурить на шхуне до тех пор, пока их не сменит Юра. Он обещал вернуться к полудню. Но не прошло и часа, как Юра явился на шхуну. Он был до крайности возбужден. Глаза его блестели.

— Видите? — показал он рукой на высокую баржу, стоявшую с наружной стороны мола. — Видите баржу?