Владимир Туболев - Воробьиная ночь

Судя по всему, диспетчер чем-то отвлекся и не сразу сообразил, кто его вызывает. Он механически отвечает:

— Самара-подход, — 26678, работайте с западом 131,3. Конец.

— Конец.

И сразу же, словно спохватившись, Самара восклицает:

— 26678! Ваш маршрут? Куда идете? Сообщите, что случилось? 26678, ответьте!..

Эфир молчит. Диспетчер еще несколько раз повторяет свой вызов, но в ответ ни звука. Он переключается на работу с другими бортами.

Аслан говорит командиру:

— Спасибо.

Лицо командира — застывшая маска. Его взгляд обегает шкалы приборов. Высота 5400, скорость 430, стрелка вариометра на нуле, силуэт самолетика замер точно на контрольной линии авиагоризонта, а шарик в центре, курс… Обороты двигателей, температура масла и газов, давление топлива… Отбор воздуха, перепад давления за бортом и в кабине в норме. Ни одна контрольная лампочка не вспыхивает красным светом. Расход топлива в баках выровнен, Останин протягивает руку и включает насосы второй группы.

Справа по полю локатора, хоть и смутно-далеко, отбивается ленточка Волги. Командир медленно переводит взгляд вправо, за форточку. Если бы не было облачности, он мог бы увидеть отсветы расположенных на реке городов. В ясную погоду зарево видно почти сплошной цепью издалека. Сейчас ослепительно-белый свет облачного покрывала под самолетом уже чуть ли не на расстоянии вытянутой руки тускнеет, переходит постепенно в серый и теряется во тьме у горизонта.

Где они идут? Где-то между Волгой и Уралом. Для штурмана определить абсолютно точно место самолета было бы минутным делом. Но для этого нужно снять с приборов показания, проложить на карте пеленги, отсчитать расстояния, продублировать. У того и навигационных приборов побольше, чем у командира, и рабочее место получше оборудовано, да и навыки покрепче.

Нет штурмана.

Да и зачем ему сейчас, в такой обстановке, точное место? До Каспия дойдут, там и определится.

Если дойдут.

Но за штурмана и за все прочее вы мне еще ответите, думает командир, сжимая зубы. Этого я вам не прощу.

У пилота в руках 5600 лошадиных сил — такое вообразить невозможно, и вся эта мощь мгновенно подчиняется малейшему движению руки. Почти двадцать четыре тонны металла невесомы, едва заметное отклонение элеронов тотчас отзывается креном; рулями высоты посылаешь самолет в набор или снижение; вслед за отклонением руля поворота послушно уплывают вместе с горизонтом звезды. Триммером можно сбалансировать машину так, что никакой автопилот не нужен, не нужно трогать ни педали, ни штурвал. Однажды, когда Останин еще летал на поисковой съемке на Ан-2 — тогда еще жив был штурман Алексей Багун, — ему пришлось сажать машину вообще без штурвала и педалей, с полностью отказавшим управлением, только с помощью триммеров. Подлое это было дело, специально подстроенное, до сих пор вспоминать противно. Довел с участка самолет и посадил. Ан-26 с помощью одних триммеров, конечно, вряд ли посадишь, хотя кто знает. Как когда-то выразился Гена Хижняк, приземливший вертолет без хвостового винта, жить захочешь — сможешь.

Останин тянется рукой к тумблеру, чуть отклоняет триммер элерона вверх и смотрит на авиагоризонт. Идеально.

Несмотря ни на что, даже такой полет доставляет ему удовольствие. На какое-то время он отключается от всех этих навязанных ему забот, он занят только полетом. Он чутко вслушивается в мощную симфонию работающих турбин, и их безукоризненно синхронный ровный гул наполняет его гордостью. Ему приятно трогать рычаги управления, регулируя тягу двигателей, управляться с педалями и штурвалом, следить за приборами, выбирать наивыгоднейший режим полета. Ему нравится регулировать яркость освещения, громкость приема и передачи радиостанций, температуру воздуха в кабине. Он внимательно вслушивается в переговоры экипажей с диспетчерами и с увлечением составляет мысленную картинку воздушного пространства: кто где находится, какой тип самолета куда идет, на какой высоте и каком удалении.

Через ребристые ручки штурвала, через педали, всем своим телом, наконец, он чувствует упругую податливость воздуха, рассекаемого неимоверно мощной и огромной птицей, но в то же время и надежность, прочность этой опоры. Он — как снаряд, выпущенный баллистой, но и одушевленный, с огромной волей, выбирающей свои пути. И мощь, и стремительность машины — не чуждая пилоту стремительность и мощь, она его, своя, неотъемлемая. И хоть это всего лишь иллюзия, как ты ни пытайся соотнести с иллюзией или самообманом все это, но ощущение настолько реально и осязаемо, что никакие доводы рассудка ни в чем не убеждают. И ты, и самолет — единое цельное живое существо, с единой волей, разумом, устремлениями. Не симбиоз, нет — именно одно.

Пространство, скорость, время — в твоем полном и неотъемлемом подчинении, твоя стихия, твоя жизнь. Твоя свобода. В полете ты — царь и Бог.

Такие чувства вряд ли испытывает хоть один человек любой другой профессии, и именно поэтому летчики так ею дорожат. Несмотря на то, что и неприятностей, с ней связанных, побольше, чем где бы то ни было.

Была бы земля такой, как небо.

Ах, если бы на цветы да не морозы, да если бы небо — без земли…

Земля вся запластована облачностью.

На экране локатора почти прямо по курсу положенной набок запятой прорисовывается озеро Аралсор. Спутать его ни с каким другим ориентиром невозможно. Вот и точное твое место.

Командир бросает взгляд на карту — траверз Волгограда.

Нынешние непрошеные работодатели Останина не озаботились тем, чтобы проложить ему маршрут по существующим воздушным трассам. Не только трасс — и управления здесь никакого нет, район ничейный. Вернее — заграница, Казахстан. Не миновать дипломатических осложнений. Хоть плачь, хоть хохочи. А лучше без эмоций. С одной стороны — хорошо: ты никому не мешаешь, и тебе никто. С другой — все равно что идти голеньким по Красной площади.

И начинается рассвет.

— 26678 — Волгоград-контроль. Пролет точки, пять четыреста, выход из зоны через сорок три, — голос Славы Балабана, неудачно прикидывающегося шлангом: он пытается изобразить голос Останина.

Чего уж там. Кто эти голоса будет сличать?

Волгоградцы уже в курсе. То есть знают, что бесхозный самолет без спросу вломился в их зону. И они хотят хоть что-то знать вразумительное о его дальнейших финтифантах. Поэтому диспетчер и взмывает:

— Волгоград-контроль — 26678, маршрут и цель полета? Ваше место?

Конечно же, он знает, что никакого поименованного борта над городом нет, но откуда гром, проследить по локатору не успел. И еще с минуту тщетно разоряется в эфире. А через десять минут Балабан докладывает уже свой пролет. И кто-то еще сообщает о входе в зону. И Слава в ту же масть: