Владимир Туболев - Воробьиная ночь

— Но вы летали ведь на аэросъемке!

— Летать-то я летал, да я не штурман.

— Любой пилот знает столько же, сколько штурман, и чуть больше.

— Понятно. Сразу видно, что вас инструктировал пилот высокого класса, а такие люди всегда склонны свои достоинства приписывать и другим. Но если бы он был классом чуть пониже, то хотя бы поставил вас в известность о том, что одновременно пилотировать самолет и вести визуальную ориентировку — задачка чуть посложнее, чем… Ладно, не будем. Найти нужный участок на малой высоте да при нашей скорости — немыслимо. По крайней мере, для меня. Вот он бы сделал, — показывает он через плечо большим пальцем руки. — Но вы поторопились.

— Поверьте, мне очень жаль, что так получилось.

— Ваши сожаления ничем не помогут ни ему, ни мне, ни вам. Так что можете спокойно засунуть их себе в… Извините.

— Ради идеи иногда приходится жертвовать…

— Плевать мне на идеи. Слишком хорошо я знаю им цену. Ни одна идея не стоит человеческой жизни. Идеи должны служить человеку, а не наоборот.

— Ну… Тут я с вами не согласен.

— Я никого не принуждаю соглашаться. Оставим это.

— Вы можете предложить какой-нибудь выход из создавшегося положения?

— Нет.

— Подумайте. Как там ни верти, мы в одной лодке.

— Не я создал эти проблемы.

— И все-таки… я прошу вас подумать. — На какое-то время он теряет самообладание. — Вполне возможно, — цедит он сквозь зубы, — что у вас появится соблазн отвезти нас не в Чечню, а куда-то в другое местечко. Не поддавайтесь ему. Вы обязаны пролететь над Гудермесом. А я и мои ребята его ни с чем другим не спутаем.

— Принял к сведению.

Уютный полумрак кабины. Комнатное тепло, хотя за бортом минус десять. Мерцание звезд на остеклении. Спокойная обстановка, джентльменский разговор. И ночь, и ночь, и ночь…

Мечтай и размышляй.

Командир проверяет по топливомеру остаток топлива и расход его по группам баков. Из правой выработка идет быстрее. Он отключает их, чтобы выровнять запас керосина в левом и правом крыльях.

Он смотрит на своего ангела-хранителя. Его лицо застыло в полумраке, и на черной бороде красноватый отблеск. Впечатление неправдоподобное и странное. Чтобы напомнить о себе, что мистика и чертовщина не по его части, пилот нажимает кнопку внутренней связи. Голос его звучит буднично и сухо, как монолог судейского, зачитывающего приговор:

— Через несколько минут мы войдем в зону действия Самарского диспетчерского пункта. Насколько мне известно, и в ней, и в Волгоградской расположены солидные средства ПВО. Могу заверить: ребята это серьезные и слишком уж шутить не склонны. Если мы по-прежнему и дальше вот так молча будем переть на стенку напролом, они могут обидеться. Боюсь, они врежут нам так, что от нас не только мокрого — сухого места не останется. Мне как-то, знаете, не по себе кончать так жизнь в разгаре цветущих лет. А вам?

Аслан поворачивает голову и долго смотрит на Останина, словно пытаясь что-то прочесть по его лицу.

— Что вы предлагаете, командир?

— Сначала я хотел было предложить сообщить земле, что с нами в действительности происходит…

— Это исключается.

— Я не договорил. Это исключается не потому, что вы налагаете запрет. Просто сейчас в этом нет никакого смысла. О том, что произошло, они уже знают совершенно точно. Просто такое сообщение н а м ничего не дает. Ведь вам надо, чтобы нас хотя бы по глупости не сбили, не так ли?

— Так.

— Впереди нас минутах в двадцати лета примерно этим же курсом идет мой друг. Если я попрошу его докладывать пролет контрольных точек и нашим бортом, это он сделает. Скажем, наш пролет он будет докладывать минут на десять раньше своего или позже.

— Что это даст?

— На какое-то время собьет с толку наземные службы. Пока они разберутся, в чем дело, истребителей не пошлют и ракеты пулять не станут.

— Почему вы все время твердите об истребителях? Ведь раньше их никогда не поднимали!

— И у вас есть стопроцентная гарантия, что так будет и впредь?

— Нет.

— А что вы будете делать, если нас возьмут в клещи и поведут на любой аэродром?

Тот молчит.

— Я спрашиваю — что? Станете палить мне в спину?

— Не стану.

— А что станете?

Молчание.

— А ваши дружки-приятели?

Молчание. Командир несколько секунд смотрит на Аслана в упор. Тот опускает голову. Командир отворачивается.

— Так что?

— Как вы это сделаете? Ваши переговоры услышат.

— Это мои проблемы.

— Но никаких сообщений о захвате самолета.

Командир пожимает плечами. Он протягивает руку и устанавливает на щитке радиостанции частоту Самарской зоны диспетчерской службы. И почти сразу же слышит голос Балабана, докладывающего пролет Курумоча. Он выжидает минутку и нажимает кнопку внешней связи.

— Слава, плюс три.

— Понял.

Командир снова тянется рукой к щитку станции и прибавляет к частоте, на которой работает контроль Самары, три единички. Нажимает кнопку.

— Николай, — говорит он. — Доложи мой пролет через десять минут, а выход из зоны за десять до своего. Так же Волгоградскую.

— Понял.

— Сам.

— Понял.

— Конец.

Останин снова устанавливает частоту Самары. Этим способом пилоты частенько пользуются, когда надо сообщить друг другу о житейских новостях, каверзах начальства или просто поболтать. Смена частот — чтобы не мешать другим бортам, выходящим на связь, и чтобы не возбуждать излишнего любопытства. В этом случае Останин просто вспомнил давнюю договоренность со Славой о связи в случае каких-то неприятностей на борту. Сейчас он сообщил, что борт захвачен тремя террористами, он не хочет, чтобы вмешивалась земля, поскольку это может только ухудшить положение, и справиться рассчитывает своими силами.

Конечно, Останин и сам не слишком верит в возможность посылки на их перехват истребителей. Но умников только в радости мало, на беду их всегда хватает, вон стоит взглянуть на сидящих в машине, в том числе и на него самого. Он и без того в… этом самом… по уши, а случись такое…

Палачи и жертва, скованные одной цепью… Миниатюрная копия страны с тысячелетней историей. И жертве всегда приходится спасать палачей…

Ну, Славе он сообщил, как у него обстоят дела. Да толку… Если до этого дойдет, сообщения с его борта, может, чего-то и будут стоить, хотя и сомнительно…

Аслан спрашивает:

— Что значит — плюс три?

— Частота, на которой работает Самара — 131, 1. Плюс три — 134, 1.

Видимо, ответ его удовлетворяет, потому что больше он вопросов не задает. Он откидывается на спинку сиденья и смотрит сквозь лобовое стекло на примерзшие к нему капли звезд.

Через несколько минут в наушниках слышится голос Славы Балабана:

— 26678 — Самара-подход, пять четыреста, пролет точки.