Юрий Левин - Золотой крест

Повернув машину вправо, Кузнецов взмыл свечой вверх и заметил самолеты противника со свастикой на стабилизаторах и черными крестами на крыльях. Воздух оранжевыми пунктирами рассекли очереди немецких, трассирующих пуль. Командир звена принял решение атаковать врага. Немецкие самолеты рассредоточились попарно, издавая хрипло завывающие звуки.

Кузнецов избрал самолет, который несколько уклонился влево. Сблизившись с ним, сильно нажал на гашетку пулемета. Ударила очередь. Но безрезультатно. Фашистская машина по-прежнему шла вперед.

— Ну, погоди, доберусь же я до тебя, вражья морда, — обозлился летчик. — И всыплю же я тебе!

Сделав второй заход, он подлетел к «юнкерсу» сбоку и длинной пулеметной очередью пропорол его толстое брюхо. Самолет, объятый густым черным дымом, замер на месте, будто ткнувшись во что-то непреодолимое, потом резко клюнул тупым носом, и камнем устремился вниз, оставляя позади себя серую волнистую пелену с сизыми закраинами.

Войдя в азарт, Кузнецов хотел броситься за вторым «юнкерсом», но фосфорическая стрелка показала: бензин на исходе. Пришлось умерить пыл. Командир звена вернулся на Минский аэродром и доложил командиру полка о сбитом самолете. Тот, улыбаясь, посмотрел на разгоряченного, мокрого от пота летчика и, потрепав его за портупею, сказал:

— Поздравляю, Александр Васильевич, с боевой удачей. Ты первый в нашем полку открыл счет. Начало хорошее.

На следующий день немецкие авиационные налеты на Минск участились. В городе заполыхали пожары. Сухой, знойный воздух насквозь пропитался тротиловой гарью, пожухли, скорчились листья тополей, кленов, лип.

Самолет Александра Кузнецова сильно повредило в утренней атаке, и летчик, не находя себе места, ворчал:

— Если наши ремонтники будут работать по-черепашьи, немцы разбомбят весь город. Работы всего на пару часов, а они ковыряются, будто неживые.

К полудню он не вытерпел и обратился с просьбой к командиру полка — разрешить вылет на его самолете. Майор выслушал взволнованного летчика и счел его доводы убедительными.

— Вылетайте.

Кузнецов долго парил в воздухе. Немцы не показывались. Летчик собрался пойти на посадку. Развернул самолет в сторону аэродрома и тут увидел, как в вышине длинно распластался гусиный строй бомбардировщиков.

— Атаковать! — услышал летчик команду, переданную по радио с аэродрома.

Вместе с однополчанами Александр Кузнецов набрал высоту, но перед тем, как броситься в атаку, попал под вражеский обстрел. В ответ он ударил из пулемета в массивную грудь бомбардировщика. Пули угодили в цель. Левый мотор «юнкерса» загорелся. Однако немецкий летчик, не желая прыгать на нашу территорию, усердно заскользил в воздухе, пытаясь сбить пламя.

Кузнецов быстро развернулся, зашел к «юнкерсу» сбоку и второй очередью прострочил пилота. Машина вместе с бомбовой нагрузкой тяжело, с надсадным хрустом упала в сосняк, кудлато разросшийся на куполообразном взлобке. Бомбы взорвались. Кузнецов сверху увидел, как многолетние сосны, вывернутые с корнями или срезанные под самый комель, перевертывались в воздухе и падали поодаль от образовавшейся гигантской воронки.

— Ура! Наша взяла! — радостно закричал командир звена. — Смерть фашизму!

Возвращаясь на аэродром, Кузнецов вспомнил, что справа совсем недалеко город Могилев. «Как-то там моя Женя? А что, если немцы подойдут и сюда? Сумеет ли она эвакуироваться? И какой же я недогадливый: не мог ни разу поговорить о том, что для военного человека разлука с женой может прийти в любую минуту».

Эх, будь бы сейчас мирная пора! Александр подвернул бы к Могилеву, низко пролетел над своим домом и в знак приветствия молодой жене помахал плоскостями самолета с красиво вычерченными красными звездами. Но теперь надо быстрее попасть на аэродром, отдохнуть и снова а воздух.

— Товарищ майор, младший, лейтенант Кузнецов возвратился с задания, — начал докладывать он командиру полка, приложив руку к пилотке, из-под которой густо топорщились русые кудри.

— Вольно, Александр Васильевич, — сказал майор. — Все ясно. Видел своими глазами. Горжусь тобой!

— Неужели видели? — обрадовался летчик.

— Как на ладони, — подтвердил командир полка. — За отвагу и умение награждаю тебя подарком.

Он вручил ему авиационные часы с разобранного самолета «И-16».

За два дня войны Кузнецов сбил два немецких бомбардировщика. Казалось, сделал много, и в то же время мало. Много потому, что не каждый летчик ежедневно уничтожает по самолету. А мало оттого, что урон для врага еще явно неощутим.

Фашистские самолеты висели в воздухе целыми стаями, залетали далеко в наши тылы и сыпали бомбы не только на военные объекты и предприятия, но и на беззащитных беженцев, идущих по проселочным дорогам, на крестьян, занятых полевыми работами, на мирные деревни и рабочие поселки.

Во время очередной атаки Александр Кузнецов метко расстрелял третий бомбардировщик. Очередь, как видно, попала в бензобак, и самолет взорвался в воздухе.

Бой проходил весьма интенсивно и напряженно. Авиатор, заходя то справа, то слева, то под брюхо машины, не почувствовал, как в правую ногу выше колена ударила немецкая пуля. В горячке боя так бывает, когда нервы напряжены до предела.

Уже совершая посадку, пилот почувствовал, что правая нога не действует. Он ощупал ее, потянул крагу кверху и тут увидел залитый кровью ботинок.

Самолет удалось посадить благополучно. Но летчик ступить на ногу не мог: пуля задела кость.

Из густого кустарника быстро выскочила зеленая машина с яркими красными крестами на боках и увезла раненого. Лежа в машине, Кузнецов горько думал: «Значит, отлетал, Александр Васильевич. Недолго ты повоевал. И когда меня хлестнуло? Людей я учил сообразительности, а сам забыл про нее. Я и теперь не знаю, откуда он ударил меня».

Вот и Минск. Машина мчится на большой скорости, то и дело объезжая развалины, обгорелые бревенчатые простенки, изуродованные стропила, деревья, вырванные с корнем.

На изгибе улицы летчик увидел, как недавним бомбовым ударом, будто огромным кинжалом, отсекло у двухэтажного дома кирпичную стену. Она упала на асфальт, разбилась на куски, а комнаты остались невредимыми. В одной из них в углу стояла аккуратно заправленная кровать, накрытая розовым покрывалом, с горкой белоснежных подушек, в другой — над письменным столом возвышались штабели книг.

«Кому эти люди мешали жить? — мысленно спрашивал Кузнецов. — Кому они угрожали? Может быть, вот так же теперь выглядит и наша комната? Эх, Женюрка, где ты? Что с тобой, моя дорогая?»

Близ ограды госпиталя, под раскидистой липой, осколком убило молодую женщину. Мальчик, не более трех лет, в темно-синем матросском костюме, ухватился за ее окровавленную руку и настоятельно требовал: