Робер Мерль - Остров

— Выходи же, — сказал Парсел.

— Не могу, — ответил голос Итии. — Я не смею показываться. — И добавила: — Ты сам иди сюда.

Парсел раздумывал. Одна лишь Итиа могла отвести его в убежище таитян. Маклеод был прав. Парсел медленно обошел заросли ибиска.

— Где ты? — спросил он, глядя на широкие листья папоротника.

— Здесь.

Но она все еще не показывалась. Парсел раздвинул толстые гибкие стебли и, согнувшись, вошел в чащу. Там стояла густая тень. Воздух был сырой и свежий.

— Где же ты? — спросил он нетерпеливо.

Спутанные стебли мешали ему выпрямиться. Он стал на одно колено. Все кругом было напоено влагой, все молчало, погруженное в зеленый полумрак. Земля заросла мхом.

Глаза его еще не успели ничего разглядеть. Итиа сразу упала ему на грудь, свежая, благоухающая. Ее влажные губы обшаривали его лицо с неловкой резвостью ласкового щенка. Он взял ее за руки и отстранил от себя. Но это не помогло. Как только она отодвинулась от него, ее аромат ударил ему в лицо. Цветы ибиска в волосах, тиаре, ожерелье из шишек пандануса… Под широкими листьями папоротника, в сыром спертом воздухе ее аромат приобретал какую-то неслыханную силу. «Если кожа хороша…» — сказала Омаата. Под крепко сжатыми пальцами Парсела плечи Итии казались нежными, податливыми, как плечи ребенка. Едва различая ее лицо, он вдыхал ее аромат и держал в руках как спелый плод.

— Мне надо с тобой поговорить, Итиа.

И тут же овладел собой. Не без труда он оторвал руки от ее плеч.

— Поговорить!.. — протянула Итиа.

Глаза Парсела освоились с темнотой, и понемногу он различил силуэт девушки. Она опустилась на колени и присела на пятки; в этой позе четко выступали ее округлые, сильные бедра, а полосы из белой коры, заменявшие юбку, свешивались с двух сторон до самой земля. Она повела плечами, наклонившись вперед, и ее маленькие груди сблизились; она опустила руки вдоль стройного тела, и, следуя линии бедер, они грациозно и плавно изгибались. Итиа надула губки, но глаза ее смеялись, противореча выражению лица.

— Поговорить! — повторила она презрительным тоном, волнообразно вращая бедрами, хотя тонкий стан ее был неподвижен.

— Итиа, послушай. Началась война!

— Эауэ! — сказала Итиа, и ее круглое личико омрачилось, — Эауэ! Пришла война, и много женщин станут вдовами.

— Да, это верно. Но я хочу остановить войну.

— Остановить войну, — с сомнением повторила Итиа.

— Да, так я хочу. Ты отведешь меня к таитянам?

— Когда?

— Сейчас.

— Сейчас?! — спросила Итиа с возмущенным видом.

— А почему не сейчас?

— Маамаа. Сейчас не время ходить по солнцу. Сейчас время отдыхать и играть…

Наступило молчание, Итиа снова принялась покачивать бедрами, потом сказала тихим нежным голосом, поблескивая в темноте карими глазами:

— Поиграй со мной, Адамо!

Он посмотрел на нее. Это слово играть — настоящая находка! Одно это слово раскрывает сущность целого народа, целой цивилизации! Как оно невинно звучит! Сначала они поиграют с Итией в прятки под гигантскими папоротниками, а когда он ее поймает, начнут играть. Адамо и Итиа, нагие и невинные, на зеленом мху, как два младенца на ковре… Играть! Играть! Вся их жизнь — только игра. Утром, по прохладе, они играют в рыбную ловлю. После полудня взбираются на кокосовые пальмы и играют в сбор орехов. Вечером, когда снова становится свежо, они играют в охоту за дикими свиньями. Но в середине дня, под раскаленным чревом солнца, они прячутся в тени и играют… Глагол не нуждается в дополнении. Это просто игра. Игра как таковая. Самая невинная из всех игр.

— Нет, — ответил Парсел.

— Почему?

— Я уже говорил: это табу.

Эти слова он пробормотал чуть ли не сконфуженным тоном. Утверждать, что игра-табу, как глупо это звучит по-таитянски!

Итиа рассмеялась.

— Чье табу?

— Эатуа.

— Человек! — возмущенно воскликнула Итиа. — Ты говоришь то, чего не может быть. Только вождь или колдун может наложить табу. А не Эатуа! Эатуа — это Эатуа и больше ничего. Вот она самая настоящая ересь: выходит, что богу нет дела до людей.

— На Большом острове дождей, — пояснил Парсел, — Эатуа распоряжается всеми табу…

Если поразмыслить хорошенько, то и это тоже ересь. Но как втолковать ей, что бог вездесущ?

— Ну что ж, — ответила Итиа, — здесь мы не на Большом острове. Твое табу здесь ничего не стоит. Зачем переносить табу с одного острова на другой?

Но они уже обсуждали этот вопрос. И в спорах Парселу никогда не удавалось одержать над ней верх.

— Я сказал нет, — проговорил он решительно.

Итиа выпрямилась, и глаза ее засверкали.

— Человек! — вскричала она гневно. — За что ты оскорбляешь меня? Разве я такая злючка, как Ороа? Разве я скучна, как Ваа? Разве я безобразна, как Тайата? Посмотри на мои груди, — и она с нежностью приподняла их маленькими пухлыми руками. — Посмотри на мой живот? Посмотри на мои бедра! — продолжала она, плавно покачивая бедрами и поднимая руки. — Смотри, человек, как они широки!

И выпрямив стан, подняв к плечам открытые ладони, она смотрела на свои покачивающиеся бедра с восхищенной улыбкой словно ее опьяняла собственная красота.

— Смотри, человек! — говорила она глухим, чуть хриплым голосом. — Смотри! У меня достаточно широкие бедра, чтобы принять тебя и носить твоего ребенка.

— Я тебе уже ответил, — сказал Парсел. — А теперь прошу тебя: отведи меня к Тетаити.

Она замерла. Круглое личико замкнулось, глаза метнули молнии.

— Человек, — сказала она резким от гнева голосом, — либо ты играешь со мной, и я отвожу тебя в лагерь таитян, либо ты не играешь со мной, и я ухожу.

Парсел, опешив, посмотрел на нее. День шантажей! Сначала Джонсон, теперь Итиа!

— Я рассердился, Итиа, — сказал Парсел сурово. — Я очень рассердился.

И не подумав о том, что сейчас не время доставлять ей удовольствие, он повторил по-английски:

— I am very angry! [20]

— Whu? — тотчас спросила она, старательно шевеля губками. Она произносила «уайе», прибавляя в конце букву «е», но выговаривала слово так четко и выразительно, что, казалось, от вылетает у нее изо рта круглое и удивленное. — Почему? — повторила она по-таитянски, с невинным видом протягивая вперед ладони, как бы стараясь его убедить.

— Ты добрый — я тоже добрая. Ты плохой — я тоже плохая.

Она наклонилась, обвив руками колени, свернувшись клубочком, напоминая свежий плод на блюде из листьев: круглый, мясистый, благоухающий. «А я, — подумал Парсел, — в ее глазах плохой мальчик, потому что не хочу играть».

— Итиа, — сказал он твердо. — Ты отведешь меня к своим — и все. Я не принимаю никаких условий.

— Ты добрый — я добрая…

— До свиданья, Итиа…

— Ты добрый — я…

— До свиданья, Итиа…

— Я вернусь завтра, — сказала Итиа спокойным голосом, и в ее хитрых, смеющихся глазах, смотревших ему прямо в лицо, светилась непоколебимая уверенность, что в конце концов он ей уступит.