Борис Мариан - Ночной звонок

— Только это.

— Представь, Игорь, такую ситуацию. Кто-то вдруг обнаружил, что его сослуживец контрразведчик, и поделился об этом с окружающими, что после этого должно произойти?

— Убрать разведчика. А если он, этот кто-то, поделился только с подозреваемым, перевести его в другую часть. Либо взять с него подписку о неразглашении тайны.

— Придется тебе сходить в смерш сейчас. И без моего сопровождения.

— Сейчас не могу. Мне нужно срочно кое-что додешифрировать. И фильм скоро привезут, сам об этом знаешь. А завтра — пожалуйста. Но ты, старшина, работай. Хотя я дальше своей конуры не выхожу, а все-таки разведчик. Что к чему — понимаю. И кроме меня, а теперь и тебя, о моей догадке никто знать не будет. Такое положение тебя устроит?

Игнатьев неопределенно пожал плечами.

…Работа над новым фильмом, привезенным Штурманенком, заняла мало времени. Минут через пятнадцать после его доставки в фотоотделение Косушков, пыхтя и отдуваясь, вынес проявленный и отфиксированный фильм.

— Ну, гора с плеч, — промолвил Спасов, взглянув на темную ленту. — Здорово получилось, а?

Штурманенок от радости весь светился. Как все быстро произошло! И полет, и обработка фильма. И благодарность.

— Ребята, за работу! Быстро прокатать в воде и — на барабан. Времени хватит, — распорядился майор Спасов.

Цветкова с Шаповалом вынесли фильм на улицу, натянули на рейки большого барабана. Миронов взялся за ручку, начал неистово крутить. Барабан, пленка, рейки слились в серый светящийся крут. Минут через десять фильм был высушен.

— Ну, пожалуй, готово, — произнес наконец Миронов, обращаясь к Цветковой. — Сними скрепки, а ты, Шаповал, сворачивай.

Вскоре начали один за другим сходить снимки с копировального станка. Цветкова вынесла их из лаборатории, Миронов вместе со Штурманенком приступили к раскладке по маршруту полета, Весенин, вглядевшись во влажные листы фотобумаги, угрюмо обратился к майору:

— Немедленно остановите печать, товарищ майор!

— В чем дело? — забеспокоился тот.

— Перед печатью стекло в станке не протерли. А там, видно, пыли было полно. Получился брак. Снимки в пестринах.

— Косушков! Прекращай работу! — крикнул Спасов. — Что, ты в копировальном станке навоз держишь?! — раскатисто загремело в комнате. — Смотри! — И майор поднес к самому носу оторопевшего старшего сержанта испорченный снимок.

— Товарищ майор, — заворчал Косушков. — Перед работой, как всегда, все стекла протер. Сами проверьте. Голову на отсечение… Если хоть пылинку найдете. Да я за всю войну…

Майор Спасов кинулся в лабораторию, через минуту вышел, неся в руках негатив. Майор был бледен. На скулах даже проступили сиреневые пятна.

— Весенин, а ну, подойди сюда, что-то не разберусь никак. Стекла в станке действительно чистые. Взгляни — на фильме что?!

Весенин нагнулся к ленте, сказал:

— Пыль. Сор.

Все стояли притихшие, растерянные. Такого еще не случалось за всю историю фотоотделения. За всю войну!

— Кто развешивал фильм на барабан? — спросил майор.

— Мы с Цветковой, товарищ начальник, — промолвил Шаповал. — Но барабан у нас всегда чистый.

— Косушков, постарайся промыть фильм в сильной струе воды, может быть, сор и отойдет. Для экономии времени — просушите в спирте! — И майор вышел из комнаты во двор, направился к злополучному барабану, прикрепленному к стене двумя скобами. Игнатьев последовал за майором. Носовым платком Спасов провел по рейкам.

— Та-а-ак. Все ясно, — произнес он, окинув суровым взглядом столпившихся подчиненных. — Хочу знать… По небрежности или преступному умыслу кто засорил барабан?!

Все молчали. Пристальный взгляд начальника переходил с одного лица на другое.

В мертвой тишине слышно было, как он сердито дышал…

Прошло несколько секунд в гнетущем молчании. И вдруг раздался тихий голос старшины Игнатьева:

— Наверное, вина моя, товарищ майор. Незадолго до вашего прихода я вещмешок вытряхивал там.

Майор резко повернулся к Игнатьеву, с минуту смотрел на него, словно ничего не понимал, потом тяжело вздохнул. Все опустили головы. Весенин, раскрыв рот, смотрел на старшину: у старшины и вещмешка-то нет. Полевая сумка… Значит, он, Весенин, прав. Не мог он, Весенин, ошибиться. Старшина Игнатьев — контрразведчик. И ему для чего-то нужно, чтобы никого ни в чем не подозревали. Случайность и случайность. И чтобы не было разбирательства.

Открылась дверь. Шаповал торжественно отрапортовал:

— Печатать можно, товарищ майор. Повреждений почти нет. Удалось отмыть.

У всех словно камень с души свалился.

— Ну, черт возьми! — выругался Спасов. — Печатать. Заново. А ты, Игнатьев, исправляй свою ошибку. Воды побольше наноси в чан. И трое суток ареста.

— Есть наносить воды в чан. И трое суток ареста!

Издавна повелось называть глаза человека зеркалом души. Но задумывался ли кто над тем, что применима эта пословица лишь к детям, да еще к тем, кто прожил свои годы в святом неведении жизни? Что такое зеркало? Кусок стекла, точно воспроизводящий любой предмет. Отразив, зеркало ничего не скроет, но ни о чем и не расскажет. А глаза, если они даны не равнодушному, не наивному человеку, никогда не будут немы.

Странные глаза были у Игнатьева, когда он в тот злополучный вечер шагал из расположения фотоотделения в штаб корпуса, чтоб доложить дежурному о своем аресте. Старшина брел по улице и лениво покусывал прутик. Глаза выражали смятение: в течение одного дня два таких неожиданных сюрприза. Сперва Весенин открытие сделал — что он, Игнатьев, не старшина Игнатьев, а следователь; теперь вот пришлось брать на себя вину, которой не совершал… Игнатьев дошел до здания школы, где помещался штаб корпуса, прошел в отдел разведки, доложил об аресте. И Коробов, и Мартемьянов удивленно посмотрели на провинившегося старшину, потом друг на друга, снова обратила взоры на Игнатьева.

— За что это вас, старшина? — спросил майор Коробов.

— По неосторожности чуть фильм не испортил. Запылил…

— А-а…

Майор вздохнул. До сих пор ни в штабе корпуса, ни в других службах не практиковался арест. Летчикам выносили благодарности, награждали, давали выговоры, понижали в должности. Но арест? Что толку, если трое суток без дела пролежит на лавке провинившийся? Еще и часового к нему приставляй… Два бездельника будет.

— Что ж, старшина, — решил наконец Коробов. — У нас в разведке посыльного нет. Побегаешь за него три дня. Вечером полы поскребешь в штабе. Вот и назовем это твоим арестом. На ночь уходи к себе в фотоотделение. Здесь мне негде тебя держать. Впредь с фильмами осмотрительнее будь: пилоты жизнью рискуют, а вы там черт знает что вытворяете.