Владимир Прибытков - Потерянный экипаж

— Вояка! — сказал штурман.

Бунцев нахмурился.

— А ты бы хотел, чтоб он до конца Гитлеру верным оставался? Думать надо, Толя! Это же все-таки не Крупп какой-нибудь.

— Да ладно! — сказал штурман. — Как в плен попадут — сразу они все рабочими становятся!

— Глупо. Посмотри на него. Факт, рабочий.

— Ну, пусть рабочий. А не попал бы к нам — завтра в нас стрелял бы.

— Верно, — сказал Бунцев. — Но он попал. Уловил разницу или доходчивей объяснить?

— Я улавливаю, — сказал Телкин.

— Ты зачем воюешь? — резко спросил Бунцев.

Штурман оторопело уставился на командира.

— Я спрашиваю, зачем ты воюешь? — повторил Бунцев. — Ты можешь мне ответить?

— Странный вопрос, — темнея от обиды, сказал штурман.

— Ну, тогда я скажу тебе, зачем я воюю, — сказал Бунцев. — Тебе трудно, видать, а я скажу… Я воюю за свою Родину, за свободу своего народа. А это значит, что и за свободу немецкого народа! И я не уничтожать немцев собрался, а от фашизма их спасти.

— Элементарно, — обиженно сказал Телкин.

— Вот и усвой эту элементарную истину, — посоветовал Бунцев.

Пленный напряженно вслушивался в разговор.

Торжественные похороны жертв русских парашютистов были назначены в Наддетьхаза на десять часов тридцать минут утра. Здание ратуши, где установили гробы с телами эсэсовцев, Миниха, Аурела Хараи, капитана Фретера и его водителя, с рассветом украсили траурными флагами и государственными флагами Германии и Венгрии.

В десять в ратушу прибыл оркестр городского гарнизона, и в зале ратуши зазвучали траурные марши.

На похороны явились чины СС, работники разведотдела армии, офицеры армейского штаба, верхушка салашистской организации Наддетьхаза.

Ровно в десять тридцать состоялась церемония прощания с погибшими.

Она не затянулась. События на фронте развивались слишком неблагоприятно, чтобы старшие офицеры могли оставаться в ратуше более получаса. Их ждали неотложные дела.

Тем не менее похоронный кортеж растянулся почти на полверсты: офицеры, которые не могли лично проследовать на кладбище, оставили для участия в процессии свои автомобили, а взвод немецких солдат и около роты охранников из «Скрещенных стрел», не считая оркестра, составили вполне внушительное сопровождение.

За гробами, установленными на пушечных лафетах и усыпанными хризантемами, истово дуя в трубы, ударяя в тарелки и барабаны, первыми шествовали музыканты.

За музыкантами медленно, по-черепашьи ползли автомобили. За автомобилями шли солдаты…

Штурмбаннфюрер Раббе считал для себя обязательным отдать последний долг Гинцлеру и его подручным. Машина гестаповца шла сразу же за автомобилем, принадлежащим генералу Фитингофу, и машинами заместителей командующего.

Раббе с каменным лицом сидел возле своего шофера. Событие требовало сосредоточиться на возвышенных мыслях, требовало отрешения от всех преходящих забот, и штурмбаннфюреру удавалось сохранять на лице выражение возвышенности и отрешенности. Но мысли Раббе были далеки от узких улочек, по которым шествовал кортеж и от самих погибших. В конце концов воскресить их Раббе не мог. Наиболее достойным ответом на смерть солдат и офицеров были бы не эти заунывные вопли труб, не эта жалкая мишура обряда, а поимка русских парашютистов, виновных в случившемся. Но как раз с поимкой и уничтожением парашютистов дело обстояло донельзя плохо. Вернее, их просто до сих пор не обнаружили…

Истекшая ночь принесла новые сюрпризы. Из передовых частей дезертировали восемнадцать солдат и один унтер-офицер. Унтер-офицера и четырнадцать солдат схватили, но остальные где-то скрывались. Кроме того, армейские КПП задержали около тридцати машин, не имеющих документов, оформленных должным образом. Только к утру удалось установить, что ни одна из задержанных машин не имеет никакого отношения к парашютистам. Зато явное отношение к ним имело крушение поезда на участке Хайдунаш — Хайдубесермень. При крушении разбились паровоз и четыре вагона с маршевиками, погибли двенадцать и оказались тяжелоранеными тридцать человек. Кроме того, при столкновении вагонов еще шесть из них пришли в полную негодность, а с платформы скатились четыре танка и две автомашины. Движение на участке до сих пор не восстановлено, и вряд ли его восстановят до полудня. И самое неприятное — крушение произошло в непосредственной близости от переезда, рядом с постом охраны. Как прозевала охрана диверсантов — непонятно! Утверждают, что непрерывно патрулировали полотно и что за четверть часа до крушения линия была цела! Врут, подлецы! Будут отвечать перед военным судом, мерзавцы!

Явно не обошлось без партизан или диверсантов на дороге Домбрад — Тарцаль, где выстрелами из засады убиты мотоциклист и сопровождающий его солдат. Не исключено, что партизаны приложили руку и к пожару на складах с боеприпасами в Мишкольце. Что разбившиеся при загадочных обстоятельствах в минувшую ночь два грузовика тоже пострадали из-за парашютистов.

Но где же, где искать этот дерзкий отряд или, вернее, эти дерзкие отряды?

Раббе немало времени просидел с утра над картой, пытаясь решить, какой участок местности прочесать в первую очередь. От участка крушения поезда до участка, где убили мотоциклистов, было не меньше тридцати пяти километров. От места убий-ства мотоциклистов до места гибели грузовиков — восемнадцать. Мишкольц вообще оставался далеко в стороне… Что прочесывать? Где искать диверсантов? Начиналось, кажется, то же самое, что было в России.

Штурмбаннфюрер чувствовал, что имеет дело с опытным, ловким противником. Он ни минуты не сомневался в том, что парашютисты за минувшую ночь совершили не только те нападения, о каких уже известно, но еще и другие, о которых сообщат, как всегда, с запозданием, потому что всегда проходит какое-то время, пока узнают о диверсии, уточняют данные и доносят эти данные по инстанции.

«Наверняка они наставили мин, — думал Раббе. — У русских отличные мины замедленного действия. И неизвестно, когда они сработают. А времени, чтобы наставить мин, было у них вполне достаточно… Кроме того, негодяи используют захваченные машины. Мечутся из района в район… Как им это удается? Как? Или на КПП сидят болваны?..»

Он еще не отдал приказа о прочесывании подозрительных участков. Полагал, что надо выждать. Может быть, когда окончатся похороны, в штаб поступят новые, наводящие на след донесения. Может быть…

Раббе сидел с каменным лицом, но глаза гестаповца оставались беспокойными, подозрительными.

И штурмбаннфюрер сразу обратил внимание на «хорх», что замер на выезде из одной улочки, пропуская процессию. Правда, «хорх» был не вишневым, а синим, темно-синим, но на левом крыле автомобиля явственно виднелась плохо зашпаклеванная вмятина, а стекло на левой фаре было явно новеньким. Рисунок стекла был иным, чем рисунок на правой фаре.