Луи Буссенар - Подвиги санитарки

Старый негр, несмотря на суровый вид, обладал добрым сердцем, и, хотя душа его очерствела оттого, что, будучи приставленным к заключенным, он видел много настоящих преступников, нравственных уродов, воров и убийц, его самым сильным чувством была любовь к дочери. Фрикет вылечила его дочь, за что он был бесконечно благодарен и согласился устроить побег.

Старик работал в тюрьме очень давно, еще до итальянской оккупации, тогда он находился на службе у хедива; свое место он сохранил и после прихода итальянцев, пользовался у них абсолютным доверием, так как слыл образцовым тюремщиком; никто не мог бы заподозрить его в сочувствии или помощи кому-то из пленников.

Когда Барка объяснил, что белая госпожа сделается негритянкой, старик не поверил и расхохотался. Барка заметил с серьезным видом, что госпожа все может, даже возвращать зрение слепым. Затем он рассказал о том, как они бежали из плена на Мадагаскаре, как светились в темноте и до смерти напугали туземцев. В заключение он добавил:

— Да, мы горели огнем, а не сгорели! И все благодаря могуществу госпожи.

— Тогда скажи ей, что сегодня ночью. Одежду она получит.

Араб предупредил Фрикет, что решительный момент освобождения настал; он несколько раз повторил последние слова старика:

— Сегодня ночью.

Девушка радостно всплеснула руками и воскликнула:

— Ура! И да здравствует свобода!

Тюремщик и его дочь пришли вечером; они, разумеется, имели полное право ходить по тюрьме, когда им заблагорассудится. Старик нес фонарь, горящий фитилек был прикрыт от москитов стеклянным колпаком. Увидев Фрикет, старик и девушка застыли от изумления: ее лицо, руки, шея были совершенно черными; выделялись только прекрасные глаза и алые, как гранатовый сок, губы с ослепительно белыми зубами. Перед ними была настоящая негритянка, на лице ее сияла веселая улыбка.

Старик поспешил в камеру Барки, а его дочь развернула принесенный ею сверток; в нем лежала женская одежда, видимо, ее собственное праздничное платье. Знаками она показала Фрикет, что одежда предназначалась для нее, и помогла ей одеться. Нубийский костюм состоял из большого куска белой ткани с разрезами для рук и головы, тонкого муслинового [151] Муслин — легкая тонкая ткань. шарфа, который служил поясом, легких полотняных шаровар и соломенных сандалет. В таком наряде девушка была очаровательна: она походила на одну из местных модниц.

Оставалось сделать прическу, как у здешних красавиц. Бывшая пациентка Фрикет оказалась искусным парикмахером: она разделила волосы француженки на четыре пряди ото лба до затылка, заплела их в косы, посыпала черным порошком, самым причудливым образом обвила вокруг головы и закрепила длинными серебряными шпильками. Зеркала не было; впрочем, Фрикет оно все равно бы не пригодилось: ее внешность так изменилась, что она ни за что не смогла бы узнать себя.

Вошел Барка, одетый в арабский костюм. Он был родом из страны гор, где одевались иначе, а сейчас выглядел одним из тех кочевников, которые странствуют по пустыне, выходящей к Красному морю, Индийскому океану и Персидскому заливу. Увидев Фрикет, он отшатнулся и широко раскрыл рот от удивления.

— Госпожа! — воскликнул он, поднимая руки вверх, как муэдзин [152] Муэдзин — служитель религиозного культа у мусульман, созывающий с минарета — высокой башни, поставленной рядом с мечетью (храмом), — верующих на молитву. на молитве. — Госпожа, моя никогда не думать, что твоя стать негритянкой… Твои отец и мать не смогли бы твоя узнать. Я, твоя слуга, не узнать свой госпожа…

Француженка звонко рассмеялась и ответила:

— Знаешь, Барка, чернота эта не смоется ни водой, ни мылом, ни маслом.

— Но твоя не всегда оставаться черной?

— До тех пор, пока это будет нужно для нашего побега.

Оживленная беседа была прервана появлением старого негра, несшего веревки, сделанные из длинных, связанных друг с другом кусков материи.

Он сказал Барке по-арабски:

— Друг, время не ждет, иди к себе в камеру, накрепко свяжи меня этими веревками и заткни рот. Сделай все как следует, это должно выглядеть, как будто ты на меня напал. Если они заподозрят неладное, мне несдобровать. Скажи своей госпоже, что я благословляю ее и буду помнить всю жизнь. И скажи еще, чтобы она связала мою дочь.

Барка точно перевел все, что сказал старик, не забыв и о его торжественном благословении. Молодая негритянка, знавшая все детали побега, присела на постель и протянула Фрикет руки, чтобы та связала их. Француженка так и поступила; затем она нежно расцеловала девушку, жалея, что не может обменяться с ней ни единым словом и не знает даже ее имени…

После этого Фрикет взяла ключи, вышла в коридор и заперла дверь именно в тот момент, когда Барка покидал свою камеру, согнувшись и прихрамывая как старик тюремщик. Беглецы направились к выходу, стараясь вести себя как можно естественнее. Благодаря объяснениям старого негра алжирец уверенно ориентировался во внутреннем расположении тюрьмы, и они спокойно проследовали мимо охранявших ворота часовых. Выйдя на площадь, беглецы свернули на боковую улочку, пошли прямо, свернули еще раз и, наконец, оказались в каком-то тупике перед едва различимой в темноте дверью.

— Здесь, — прошептал Барка.

— Что здесь? — спросила Фрикет, с любопытством озираясь вокруг.

— Дом того человека, который должен спрятать нас и переправить в Абиссинию к негусу. Это друг отца спасенной тобой девушки.

Барка постучал, как было условлено. Его о чем-то спросили и, получив ответ, быстро открыли дверь. Француженка и араб вошли в дом; их провели в просторную комнату, где сразу накормили обедом; слуги бросали на них любопытные взгляды. Фрикет очень хотелось хоть что-нибудь разузнать у них, но Барка так выразительно посмотрел, что она не стала настаивать.

Не имея никакого представления о том, что было уготовано ей судьбой, девушка решила покориться воле случая; она чувствовала, что ее несло в открытое море приключений.

Между тем ее спутник чувствовал себя превосходно: он пил кофе, курил и наслаждался запахом табака и кофейным ароматом, как человек, который долгое время был лишен всех этих удовольствий и потому торопится наверстать упущенное.

Когда их оставили одних, Барка тихо сказал:

— Надо немного поспать и отправиться в путь завтра на рассвете.

— Да, конечно, но как? Пешком, на повозке, верхом на лошадях?

— Нет, госпожа, каждый иметь своя верблюд, он бежать быстрее лошади.

Прошло два часа. Беглецы, взволнованные ожиданием, не могли сомкнуть глаз. Внезапно прогремел пушечный выстрел, от которого весь дом затрясся до основания; через минуту раздался второй. В городе поднялась тревога: послышались крики, топот шагов, бряцание сабель.