Николай Асанов - Янтарное море

Никогда еще Лидумс не видел жену коменданта в таком гневе. У этой христолюбивой и верноподданной женщины перекосился рот, все хилое, плоскогрудое тело дергалось. Лидумсу пришлось срочно подыскивать достойный громоотвод, чтобы эти молнии не испепелили и его самого. Он смиренно произнес:

— Ах, миссис Флауэр, я так счастлив, оказавшись в «свободном мире», что готов доставить радость любому человеку! Тем более, это относится к детям, которые даже и не представляют себе настоящей жизни своих сверстников там, за «железным занавесом!» Подумайте, ведь там где-то находятся и мои собственные дети!

Это было сказано так проникновенно, так ясно увидел Лидумс всю разницу между жизнями этих нищих детей и тех, ради которых он жил здесь, в чужой стране, что даже у жестокосердной миссис Флауэр что-то дрогнуло в груди. Могла ли она понять, о чем думал Лидумс, когда глядел на истощенные постоянным недоеданием личики этих двух английских девчушек? Поистине, и здесь слова скрыли то, что лежало в душе!

Благорасположение домоправительницы было полностью восстановлено. Больше того, миссис Флауэр за общим ужином весьма трогательно рассказала о доброте мистера Казимира, вызвав довольно бурные насмешки со стороны более практичных соучеников Лидумса. Впрочем, Лидумсу это было на руку: лучше казаться непрактичным и неопытным, меньше вызываешь зависти и недоброжелательства. А эти чувства весьма опасны и слишком культивируются в цивилизованном мире Запада.

Елка у миссис Флауэр повлекла за собой и другие приглашения. Сначала об одиноком госте позаботился Силайс, что и само по себе было весьма почетно, а двадцать шестого декабря в честь мистера Казимира устроил елку сам «президент»…

Силайс, передавший это приглашение Лидумсу, намекнул, что наконец-то пора ковать железо… Из этого довольно смутного намека Лидумс вывел заключение, что его хозяева поторапливают Зариньша. Очевидно, наступило время совещаний, соглашений к договоров, которого так ждал Лидумс, хотя и не торопил событий.

Лидумс осторожно спросил, будут ли на елке другие гости? Силайс торжественно сообщил:

— Прибудет директор департамента министерства финансов господин Скуевиц. Он привлечен к нашему делу и принимает участие в разработке программы нашей деятельности на будущее. Господин президент прочит Скуевица на пост министра финансов в будущем правительстве Латвии.

От такого знакомства отказываться не следовало, и Лидумс изъявил живейший интерес к будущему министру.

Сам Лидумс подготовился к этому «елочному» рауту вполне добросовестно. Из портфеля, врученного ему Будрисом при прощании, был извлечен знаменитый «доклад», над которым Будрис, Лидумс и еще десятки людей проработали не одну ночь. Теперь этому докладу суждено было начать официальную жизнь. Лидумс знал, что «секретный» этот документ, предназначенный только для господина президента, уже давно переведен на английский и размножен, пожалуй, типографским способом, над ним все это время сидели сотни заинтересованных лиц, всякие советники, департаментские чиновники, начальники разведывательных служб, и только теперь экземпляр этого доклада попадает настоящему адресату. Но все-таки чувствовал себя так, словно нес бомбу замедленного действия: он знал, на какой час назначен взрыв, сам ставил стрелки часов, но предугадать радиус взрыва не мог.

На площади Слоун Лидумс встретил Силайса с женой, молоденькой женщиной, дочерью одного из латышских эмигрантов. Жена не то чтобы робела при муже, а как-то опасалась проявлять себя. Да и на Лидумса она посматривала с опаской. По-видимому, политическая деятельность мужа пугала ее. Лидумс понимал, что молодая женщина побаивается, как бы замыслы Силайса нечаянно не осуществились, — ведь у ее мужа в Латвии находится настоящая, законная жена, к которой он должен будет вернуться. А что тогда делать ей? Поэтому появление Лидумса из страны, которую сама она помнила только смутно и лишь раздавленной немецким сапогом, волновало и мучило ее тяжелыми предчувствиями. Конечно, Лидумс мог бы утешить ее: не волнуйтесь, миссис Силайс, ничто не изменится в вашей жизни, вы навек осуждены нести свой крест и жить на чужбине! — но лучше было не вмешиваться в чужие размышления…

На этот раз дом посольства горел от множества огней, освещены были все этажи.

В гостиной Лидумса встретили Зариньш со своей супругой, еще молодящейся дамой лет пятидесяти пяти, француженкой, с грубым некрасивым лицом, дочь Зариньша — сухопарая, костлявая девица, лет тридцати, нервная, издерганная, с недовольным выражением лица, и Скуевиц — очень важный, очень представительный господин лет шестидесяти. Выглядел он, пожалуй, более важно, чем сам президент, может быть, потому, что, будучи на родине директором департамента в министерстве финансов и в тоже время председателем акционерного общества «Огле», занимавшегося покупкой и сбытом каменного угля, успел перед войной правильно разместить свои капиталы, тогда как Зариньш целиком зависел от своего посольского поста. Во всяком случае, Скуевиц играл среди эмигрантов далеко не последнюю роль, даже и жил в доме латышской националистической организации «Даугавас Ванаги», в которой тоже занимал командное положение. Это по секрету сообщил Силайс.

Кроме официальных лиц и семьи Зариньша, были приглашены и англичане, по-видимому, все разведчики. Из них Лидумс знал только Большого Джона. Остальные были представлены так небрежно, что все фамилии оказались проглоченными, Лидумс ни одной как следует не расслышал, но понял, что это офицеры из прибалтийского отдела разведки, так как Силайс здоровался с ними чрезвычайно почтительно.

На этот раз Лидумса ожидали с нетерпением. Он понял это по беглым взглядам, по восхищенному выражению на бледном лице дочери Зариньша, по тому, чуть ли не дружескому, объятию, каким встретил его Скуевиц. Зариньш пригласил гостей в музыкальный салон, его дочь села за рояль и сыграла две латышские песни, все это прозвучало как гимн в честь гостя.

Затем Зариньш попросил дочь поставить пластинку с его речью, переданной через радиостанции «Би-би-си» и «Голос Америки» перед «днем освобождения» Латвии. Среди всяческих резких выпадов против Советов, в речи прозвучали и умилительные слова «президента» о том, что близится время возвращения в Латвию законных властей и что их ожидают там с цветами «национально мыслящие» латыши… По-видимому, речь писалась уже после появления Лидумса на Западе…

Во время исполнения речи Зариньш, как бы случайно, встал, Лидумс последовал его примеру, поднялись и Силайс и Скуевиц. Встали и англичане. Все это выглядело немного смешно, но благодарный взгляд Зариньша, брошенный Лидумсу, показывал, как этот седой, уже изношенный жизнью маленький человечек печется о почтении к себе.