Кир Булычев - «Мир приключений» 1975 (№22)

— Вот новость… — удивился раненный в руку пограничник.

Послышались тревожные голоса:

— Что за дым? Не газ ли?

— Подготовить противогазы!

— Да не газ это — дым простой…

— Хлопцы, а что будем делать, если дым к нам попрет?

На последний вопрос никто не ответил. Опять стало совсем тихо. Кто-то хрипло дышал в углу.

Привалившись к приятно прохладной стенке, Михаил Каретников обострившимся слухом различал приглушенную винтовочную стрельбу со стороны 7-й заставы. Но вот, в минуту затишья там, уловил он ровные пулеметные строчки. Как же их не узнать? Это же “почерк” Василия Петрова! Артистическая работа — ничего не скажешь…

В первые минуты нападения на границу, когда телефонная связь между заставами еще не была прервана, лейтенант Репенко сообщил сюда, что направляет к броду, на мыс, расчет замполита Петрова.

“Да, да, конечно, это Василь бьется на мысу!.. — взволнованно думал Каретников. — Вот молодчина! Поди, сотню фашистов уложил. Уж он не промахнется… Эх, как бы дать ему знать о себе? Слышу, мол, тебя, помню… Придумал! Верно, придумал!..”

— Дай-ка я пальну! — подскочил он к соседу-пулеметчику.

— Пальни, — посторонился тот.

Михаил приладился к пулемету. Подождал минуту, потом, не целясь, дал две нескладные прерывистые очереди прямо в белое облако дыма. Друг часто ругал его за эту неритмичность, за “сумасшедшие” строчки, и теперь если услышит, то должен обязательно узнать их. Тут до его слуха еле слышно донеслась издалека ответная, удивительно четкая строчка Васиного станкового пулемета.

— Узнал! Вспомнил! Понял!.. — Каретников громко, радостно засмеялся.

— Кто узнал? О ком ты? — удивился пулеметчик.

— Понимаешь?.. Отозвался на мою стрельбу дружок с Цуцневской заставы! Замполитрука Петров Василь! Снайпер… Артист… Засел он у излучины Буга, понимаешь… Ах, дружище ты мой сероглазый! Как бы хотелось перебраться на твой холмик, чтобы рядом драться с врагами!..

После нескольких безуспешных попыток прорвать оборону пограничников, гитлеровцы начали забрасывать блокгаузы дымовыми шашками, стремясь выкурить их защитников. Теперь шашки лопались совсем рядом. Едкий дым струйками стал проникать в бойницы. Застонали, закашляли бойцы.

— Тряпками, гимнастерками заткнуть все отверстия! — скомандовал Каретников и первым сдернул с себя гимнастерку.

В блокгаузе стало темно, точно внезапно наступила душная беззвездная ночь. Еще тяжелее запахло кровью. В углу умирал политрук заставы Ващеев, у которого по самое плечо оторвало руку. Еле слышным голосом он невнятно произнес:

— Слюду… От моей планшетной… Через нее можно… — И он, протяжно застонав, впал в забытье, не прибавив слово “смотреть”.

Но все его поняли. Кто-то в темноте нащупал сумку политрука и с хрустом вырвал пленку. Теперь через небольшое отверстие, защищенное прозрачной слюдой, можно было вести наблюдение. Когда дым слегка рассеялся, пограничники заметили на нашем берегу неясные фигуры наступающих гитлеровцев, которые пытались обойти укрытия.

— Открыть бойницы! Пулеметы к бою! Огонь! — тонким голосом закричал Михаил Каретников.

Вмиг пулеметы и винтовки высунулись из бойниц и с ожесточением застрочили в разные стороны. Тени на берегу заметались, послышались крики, проклятия. Враг вынужден был снова убраться за реку. Пулеметы послушно умолкли. Возбужденные стремительным боем и победой, пограничники радостно переговаривались:

— Здорово трахнули мы…

— Психическая атака не вышла!

— Я метил в тех, кто повыше…

— Отбились! Ей-богу, отбились!..

Опять на этом участке наступила сравнительная тишина. Не надевая гимнастерки, старшина опустился на патронный ящик и прикрыл слезившиеся от дыма глаза. Он снова думал о Васе и вспоминал их крепкую четырехлетнюю дружбу, начавшуюся в Ленинградской школе командиров.

Солдатская дружба! Много хороших слов сказано о ней. Не сразу увидишь ее, не скоро распознаешь. Она скрыта от посторонних глаз, она, пожалуй, начисто лишена внешних признаков. Прикрывается порой суровым или требовательным взглядом, равнодушным словом, а то и острой насмешкой. В ней нет объятий, мелочной ревности, все в ней предельно просто и ясно. Но огромная теплота и верность, готовность в любое время подставить плечо и сердечная забота глубоко скрыты в душе. Бескорыстная солдатская дружба — одно из самых прекрасных проявлений человеческой доброй души, и нет, наверно, чище и святее чувства на земле…

Кто знает, отчего катились слезы по смуглому лицу бойца, но он не замечал их и в эти короткие минуты передышки думал лишь о друге и мысленно видел перед собой его круглое добродушное лицо, ласковые серые глаза, которые нередко зажигались решимостью и гневом…

С молниеносной быстротой проносились перед ним обрывки воспоминаний. Впервые увидались в сырой холодный ленинградский день, была в спальне у них одна тумбочка на двоих, рядом спали, играли в одной волейбольной команде… Потом граница, освобождение западных областей — всегда были вместе. А потом служили в соседних заставах, но видались часто в Цуцневе. О чем же говорили вчера, нет, позавчера? О чем? Ах, да, о родине, вернее, о родной стороне… Грустил Василь, мечтал поскорей домой воротиться. Поехали бы вместе в Малоярославец. Ведь как братья стали они… Сейчас Василий на мысу сражается больше трех часов. Хороший, труднодоступный мыс. Теперь наверняка будет называться мысом Петрова…

Оглушительный взрыв, потрясший землю, оборвал думы Михаила Каретникова.

— Бомбы! Фугаски бросают! — закричал кто-то пронзительным голосом.

В блокгаузе без ран и контузий осталось всего семь человек, и все они были готовы к бою.

— Примем последний бой, братцы! — глухо сказал один из них.

— Ух и зол я! В горло готов вцепиться этим.

— Да, какая жизнь вчера была…

— Вчера — жизнь, сегодня — смерть…

— Ничего, нас много, всех не перебьешь, фашист проклятый!

— Братцы! Тол! Тол рвут!..

Действительно, не сумев в открытую пробиться к блокгаузам, немцы скрытно подвели к ним неглубокие траншеи и взорвали возле соседнего блокгауза большой заряд тола. Снова защелкали винтовки, залаяли пулеметы. Застава осталась жива, она не сдавалась, не уходила. От семнадцати пулевых ранений скончался в окопе начальник заставы Неезжайло, перестал дышать политрук Ващеев. Сорок две раны насчитали бойцы на теле старшего сержанта Мананникова. Погибли многие пограничники. Вот только они да раненые, находившиеся в беспамятстве, не могли стрелять. Остальные, обливаясь кровью, скрипя зубами от боли, с черными от страдания лицами и безумными глазами, не выпускали из рук оружия. 6-я застава ожесточенно дралась, не пропуская врага в глубь Волыни. Бой не затихал.